Эти мысли приходили к ней и раньше. Конечно, она понимала, что это не достаток в доме, и не хорошая работа и даже не отсутствие проблем. Такое определение счастья было для нее пройденным этапом. Она понимала, что это только брызги, осколки, лишь некоторые составляющие мечты. Сейчас она думала о том, нужно ли стремиться, чтобы их было больше, или есть какой-то другой путь, делающий ощущение счастья полным и постоянным.
Раньше она всегда останавливалась на первом, мирилась с неизбежностью чередования черных и белых полос в ее жизни. Она боялась думать об этом глубже, опасаясь прийти к выводу о невозможности жить по-другому. Сейчас же такой вывод показался настолько и так очевидно неправильным, что был просто вычеркнут из ее рассуждений. Потому что истина существовала внутри едва видного ореола и была главной составляющей счастья. "Может быть, это свобода, — подумала Лера. — Не та, о которой пишет каждый, в том числе не уважающий себя журналист. А полная, истинная свобода. От всего…"
Лера не заметила, как быстро пролетело время. На улице стемнело. Снег по-прежнему медленно падал вертикально вниз. Она еще раз попыталась собраться с мыслями. Ничего не получалось.
В ее рассуждениях чего-то недоставало. Какое-то звено или его отсутствие мешало сделать окончательный вывод. Мешало решить жить по-другому. Это ее очень расстроило. "Ладно, додумаю в другой раз", — сказала она себе, поднимаясь с кресла.
Другого раза уже не было.
Она уже не казалась ему просто подземкой. "Какой-то дьявольский лабиринт", — лихорадочно подумал он, вспомнив миловидную девушку за стойкой, четверть часа назад тщетно пытавшуюся объяснить ему, как просто пользоваться московским метро. В отчаянии петляя по мрачным и длинным коридорам станции, под площадью трех вокзалов, Джо Барроу неожиданно оказался на широком, переполненном людьми перроне, своды которого можно было принять за подземелья замка Клу близ Амбуаза, если бы не великолепные фрески. Фрески решали все.
Неожиданно путь ему преградил высокий и крепкий мужчина в черном плаще.
— Вам сюда, — на чистейшем английском языке сказал он, указывая на открытые двери вагона.
Словно повинуясь чьей-то неведомой воле, Джо медленно проследовал в вагон. Он развернулся, чтобы поблагодарить незнакомца, и тут же застыл в изумлении. Только сейчас он увидел, что был совершенно один на платформе. Вся эта толпа и многоголосие, сводившее его с ума еще секунду назад, куда-то исчезли.
