«Стебель — это то, на чем растут листья».
«Лист — это то, у чего в основании находится почка».
«Стебель — это то, что когда-то было почкой в этом месте».
Все это известно, или должно быть известно. Но следующий шаг может оказаться новым.
Подобная путаница существует и в обучении языкам, и в этом вопросе все еще не наведен порядок. Профессиональные лингвисты теперь, может быть, понимают суть дела, но детей в школах по-прежнему учат нелепостям. Им говорят, что «существительное» — это «название человека, места или вещи», что глагол — это «слово для обозначения действия», и так далее. Иначе говоря, в столь раннем возрасте их учат, что вещи определяются тем, чем они якобы являются сами по себе, а не тем, какие отношения связывают их с другими вещами.
Кому из нас не говорили, что существительное — это «название человека, места или вещи»? И мы помним, до чего скучно было делать грамматический анализ предложений. Пора все это изменить. Детям можно было бы говорить, что существительное — это слово, находящееся в определенном отношении к сказуемому. Глагол находится в определенном отношении к существительному, своему подлежащему. И так далее. Определения можно было бы основывать на отношениях, и любой ребенок тогда увидел бы что-то странное в предложении «“Идти” — это глагол».
Помню, как я скучал во время грамматического анализа предложений в школе, и позже, в Кембридже, на занятиях по сравнительной анатомии. В том виде, как их нам преподавали, оба эти предмета были мучительно нереальны. Нам могли бы рассказать что-нибудь о связующем паттерне: что любая коммуникация обязательно нуждается в контексте, что без контекста нет смысла, и что контексты образуют смысл, потому что существует классификация контекстов. Преподаватель мог бы объяснить, что рост и дифференциация должны контролироваться коммуникацией. Формы животных и растений — это преобразованные сообщения. Сам язык — это форма коммуникации. Структура ввода должна как-то отражаться на структуре вывода. Анатомия должна заключать в себе аналогию с грамматикой, поскольку вся анатомия — это преобразование сообщений, которые непременно формируются. И, наконец, формирование посредством контекста — это всего лишь синоним грамматики.
Итак, мы возвращаемся к паттернам связи и к более абстрактному, более общему (и совершенно пустому) утверждению, что существует еще и паттерн паттернов связи.
В этой книге я исхожу из того, что все мы — части живого мира. В эпиграфе к этой главе я привел отрывок из Блаженного Августина, ясно выражающий его эпистемологию. В наше время такие суждения вызывают ностальгию. Мы почти утратили чувство единства биосферы и человека, которое связывало бы и поддерживало нас всех утверждением прекрасного. Мало кто сейчас верит, что, при всех положительных и отрицательных происшествиях в нашем ограниченном опыте, высшее целое в сущности прекрасно.
