Об этой их деятельности Лукьянчик не знал.
Договорились они и о том, что предпримет каждый из них, если другой попадет в беду. Сейчас Глинкину нужно тянуть время, дать возможность Сверчевскому решить, как повести борьбу за его спасение…
Пока же он слушал, как следователь Арсентьев читал ему заявление того учителишки Ромашкина.
— Ну, Семен Григорьевич, что скажем?
— Оговор, больше и говорить нечего.
— Не надоела вам эта канитель? — вытерев платком вспотевшее лицо, спросил следователь, пододвигая к себе протокол допроса, начатого им часа два назад.
— Для вас, конечно, это канитель, а для меня судьба… — Глинкин помолчал и продолжал: — И что говорить? Вот этот ваш учитель Ромашкин попросил на приеме понравившуюся ему квартиру, и я ему дал ее. Так это только о том и говорит, что в исполкоме внимательно относятся к просьбам трудящихся. Проверьте. А главное — не брал я у него денег, и у вас нет и не может быть свидетелей доказать что-то другое.
— Ну, а если мы вот в этой вашей, найденной у вас при обыске записной книжечке расшифруем все ваши хитрые пометочки с цифрами? Что тогда? Кстати, время, когда вы получили взятку у Ромашкина, совпадает с пометкой в вашей книжечке, и здесь стоит цифра «двести». Как вы это объясните?
— Я скажу, что расшифровано неправильно, а так, как нужно следствию, — он кивнул на свою записную книжку. — Мало ли по какой фантазии и о чем я делал эти условные записи.
— Ладно, о книжечке в свой час. Значит, от дачи показаний отказываетесь? Запишем… Подследственный Глинкин давать показания отказался. Подпишите. Вот здесь. Спаибо.
Арсентьев вызвал конвой. Пришла молодая беловолосая женщина, выводная следственного изолятора, и увела Глинкина. Уже в дверях он обернулся:
— Я понимаю, Дмитрий Сергеевич, как вам досадно и обидно, но пока, — он подчеркнул «пока», — иначе вести себя не могу. Привет.
«Почему сказано это „пока“? Что будет за этим „пока“?» — задумался Арсентьев… Так или иначе долго ждать нельзя, его нужно этапировать в Брянск, где займутся старыми его делами.
Глава шестая
Войдя в дом с налаженной комфортной жизнью, Горяев целыми вечерами просиживал у телевизора. Смотрел главным образом футбольные матчи да разве еще эстрадные концерты, когда перед ним, как на демонстрации мод, сменялись красивые, сосущие микрофон девицы и песни с одним и тем же сюжетом — «Ты пришел, ты ушел»… Служба — дом. Дом — служба. Сегодня как вчера. Завтра как сегодня. Образовался своеобразный ритм жизни, который укачивал его все сильнее, уводя все дальше от давно чуждой ему суетной жизни.
