Квартира у соседа была однокомнатная. Как они там размещались вчетвером, оставалось загадкой. Все-таки хрущевки не блистали расширенной квадратурой и улучшенной планировкой.
Степан сначала заглянул в окно кухни, но ничего не увидел в темноте. Чертыхнувшись, достал из кармана ключи, брелоком ему служил светодиодный фонарик. Света от него хватало как раз на то, чтобы осветить себе дорогу в темноте. Ну или для того, чтобы подглядывать в закрытые темные соседские окна. Кухня была пуста. При тусклом свете синего светодиода можно было разглядеть ее – небольшой кухонный стол с ящиками, холодильник, плита, мойка, навесные шкафчики. Более подробно рассмотреть было просто невозможно, да и не к чему – то, что в кухне никого не было, стало очевидным.
Парень, пригнувшись на всякий случай, подбежал ко второму окну. В отличие от хозяев квартиры, которую Степан снимал, сосед не вывел дверь на площадку, оставив трехстворчатое окно, в которое мужчина сейчас и пытался заглянуть.
Здесь не пришлось подсвечивать фонариком – в комнате царил полумрак, но благодаря работающему телевизору можно было легко увидеть комнату в деталях.
Телевизор, судя по всему, стоял в углу, возле окна, поэтому Степану и не было его видно, только свет от кинескопа обозначал присутствие «ящика» в комнате. На хорошо освещенном диване напротив телевизора полулежал хозяин квартиры.
«Фух! Все в порядке!» – выдохнул с облегчением Степан, глядя на спящего соседа.
В конце комнаты угадывался силуэт старшей дочери – она неподвижно стояла в проеме двери, ведущей в коридор.
«И чего она там застыла? Тоже телик смотрит, одновременно приглядывая за чем-нибудь на кухне? Не исключено. Ну вроде все нормально…» Степан мысленно обругал себя самыми крепкими словами, которые только знал, и собрался уходить, но кое-что привлекло его внимание. Наверное, на какое-то мгновение картинка на телевизоре сменилась на более светлую, но Степану явно померещилось, что стоявшая в проеме девочка была вся в крови. Возникло такое чувство, что желудок ухнул в пропасть, а ноги стали ватными. Мужчина негромко постучал в стекло – никакой реакции не последовало, Степан постучал снова и едва не стал заикой.
– Твою мать! – отшатнулся от окна он, чуть было не грохнувшись на спину от испуга.
В окне, прижимая перемазанные в крови руки (а в том, что это была кровь, парень уже не сомневался), замаячило страшное лицо младшей дочери соседа – Степан даже не знал ее имени. На лице, появившемся в нескольких миллиметрах от стекла, ясно виднелись пятна запекшейся крови, волосы были взъерошены, а руки искусаны, будто ребенок пытался оттолкнуть от себя нападавших, но вряд ли ей это удалось сделать – в девчонке веса набиралось от силы килограмм двадцать. Девочка ощерила рот и ударила раскрытыми ладонями в окно, заставив последнее завибрировать. Степан нервно сглотнул, отступив на шаг назад. Он понял, что ничем уже не поможет ни соседу, ни его детям. Все трое были мертвы. И не нужно было быть бабкой-гадалкой, чтобы понять, что сосед умер и воскрес, а после покусал пришедших из школы дочерей, которые тоже обратились в кровожадных тварей.
