Машина опаздывала, на крыльце корпуса нас, ожидающих скопилось человек пять. День выдался пасмурный, в парке из-за деревьев ветер особо не лютовал, однако подмораживало. Кто-то из бойцов курил, трое парней-бурят переговаривались на своём языке. Я понимал отдельные слова, поскольку какое-то время работал в бригаде лесозаготовителей, где их было большинство. Суть разговора сводилась к тому, что парни были братьями и сговаривались проситься в одну часть, чтобы воевать вместе. Решив, что ходить туда сюда не стоит, я присел на корточки, опершись спиной о широкое основание крыльца. Говорят, раньше это был детский сад, а целым здание госпитального корпуса осталось только потому, что было заброшено. Вдыхая морозный, пропахший угольной гарью воздух, я машинально вынул кисет со звёздочками и высыпал их на ладонь. Десять простых, с истёртой на кончиках позолотой маленьких звёздочек и одна большая с потускневшей красной эмалью. Одиннадцать смертей, не считая тех, кто сгинул при прорыве в горное ущелье. Красная звёзда, которую я снял с изнанки залитого кровью «броника» Семёныча, когда его синюшное лицо уже скрылось в складках куска брезента, в который я сам помогал его заворачивать. Помимо воли перед внутренним взором прошли лица всех «туристов», которых я записал на свой счёт. Снова откуда-то пришла и навалилась тяжкая усталость, а с нею вернулась полная апатия. Машинально отметив, что продлится это может до первого боя, потом придёт смерть или увечье, я ссыпал звёздочки в кисет и снова надел его на шею. Неожиданно пахнуло ядрёным перегаром и по плечу меня хлопнула широкая ладонь санитара Фархада:
- Салам, Роша, ждёте ещё?
Букву «п» Фархад всегда пропускал, а до этого вообще не мог выговорить моё прозвище бывшее теперь вместо имени. Приложив ладонь к груди в знак приветствия, я подвинулся, санитар привычным движением присел рядом. Потом нашарив в кармане грязноватого белого халата смятую пачку сигарет, протянул одну мне. Снова подавив импульс и поблагодарив кивком головы, я отказался:
- Рахмад, бросил я.
Ловко чиркнув пластмассовой оранжевой зажигалкой, Фархад закурил и я невольно втянул носом сладкий дым. На душе стало не так паршиво, даже захотелось есть. Сунув руку в карман, я вынул горсть чёрных сухариков и бросив три из них в рот протянул остальные санитару. Тот тоже поблагодарил и из вежливости взял один кубик, проглотив не жуя. Таджик выпустил в землю струю дыма и снова спросил:
