— А вы уважаете силу?
— Почему же? Не только силу. Еще ум, волю, целеустремленность.
— А вам не кажется, что это одно и то же? Воля — это сила — недаром говорят “сила воли”; ум — тоже сила...
— Да, милая Элеонора не сыграет нам Шумана или Брамса, — произнес человек, сидевший рядом с роялем. Женевьева узнала в говорившем Филиппа Вернона. — Музыка, которую вы играете, вся темно-синяя, фиолетовая, иногда багровая — но никогда не бывает голубой или оранжевой.
— Потому-то, дорогой Филипп, вы и пишете мою дочь в багровых и фиолетовых тонах? — воскликнул граф. — А я-то все удивлялся: отчего на ваших портретах Элеонора носит платья, каких у нее нет? Ну, а то, что играет Лоуренс — эта музыка какого цвета?
— О, она почти вся синяя — но сколько там оттенков! Я всегда любуюсь их переливами. Кстати, мистер Брэндшоу, вы не сыграете нам сегодня?
— Отчего же, — произнес Лоуренс. Он выпрямился в кресле и поднес к губам какую-то трубку, похожую на кларнет.
Видимо, это был какой-то восточный инструмент, потому что звуки, раздававшиеся в гостиной, были рождены явно не в Европе. Причудливые, резкие, казалось, лишенные мелодии, они тем не менее завораживали.
Когда Лоуренс кончил играть, Ричард Фуллер произнес:
— Великолепно. После такой музыки хочется хорошенько подумать. Пожалуй, я этим и займусь. Позвольте откланяться, — и он с трудом поднялся и направился к лестнице.
— Как вы себя чувствуете, мистер Фуллер? — рискнула подать голос Женевьева. — Вам лучше?
— Милая Жоржетта уверена, что я буду жить, — ответил американец. — Я хотел бы разделить ее оптимизм.
Стали расходиться и другие гости. Переполненная впечатлениями, Женевьева вернулась в свою комнату.
Она попробовала читать, но строчки прыгали перед глазами, смысл ускользал. Она погасила свет и легла.
Перед глазами у нее вставало то задумчивое лицо Шарлотты и ее мастерская, то невозмутимое лицо Лоуренса, то ироничное лицо Ричарда Фуллера, его отчаянный прыжок. Что это — пустая бравада, желание показать свою храбрость или что-то другое, более сложное? И эта его ирония — конечно же, маска. Но что за ней? Как бы она хотела узнать этих людей поближе!
В следующие дни Женевьева окончательно познакомилась со всеми обитателями замка, лучше узнала их привычки и взаимоотношения. Она знала, что утром она смело может убирать в комнатах месье Вернона, Шарлотты Жерве и мистера Брэндшоу. Художник вместе со своей ученицей с утра уходили на прогулку. Вернувшись с нее, Вернон удалялся в мастерскую, а Шарлотта работала у себя в комнате. Лоуренс Брэндшоу занимался китайской гимнастикой в удаленном уголке парка. Он не любил, чтобы кто-то присутствовал при этом. Исключение он делал почему-то для одной лишь Шарлотты. Скульптора, как она сама призналась Женевьеве, привлекала пластика его фигуры и отточенных движений. Но что заставляло этого невозмутимого человека позволять наблюдать за своим сосредоточением хрупкой Шарлотте, осталось Женевьеве непонятным. Самолюбование или что-то другое? Закончив упражнения, Лоуренс возвращался в комнату, чтобы засесть за старинные хроники и карты — или же за компьютер новейшей модели. Женевьева догадалась, что англичанин вычитывал в различных хрониках сведения о пропавших кораблях, сличал их, чтобы как можно точнее определить место поиска. Убираясь в комнате Лоуренса, она несколько раз разглядывала разложенную на полу карту и поняла, что кладоискателя интересуют Азорские острова, расположенные на полпути из Америки в Европу. Но своим открытием она ни с кем делиться не стала.
