— Плюс один, – сообщил ей, – на почве заморозки.
— У тебя тоже на этой почве заморозки! – вытирая лицо, произнесла она. – Маньяк! Как в старом кино… Только у того мерина психоз от хлеба с солью, а у тебя – от термометра…
Быстро умывшись, стал бриться. Монотонное жужжание «Харькова» усыпляло. Чтобы взбодриться, подмигнул зеркальцу и показал язык. На дальнем плане увидел жену, стучащую пальцем по лбу. Обернулся.
— Я, Танюш, так же по градуснику стучу.
— У вас с ним одинаково внутри.
— Залезь на диван, посмотри температуру! – подтырнул её.
Жалостливо, как на тяжелобольного, посмотрев на меня, пошла будить Дениса. Сполоснувшись одеколоном, побежал помогать, на ходу подозрительно подумав: «А при чём тут мерин?»
Как всегда, минуты три поплакав для порядка, бедный мальчишка, подбадриваемый нами, одевался, после долгих уговоров умывался, и мы садились за стол. Без аппетита ели – время, время! – и бежали на трамвай.
— Серёженька, – на ходу заглядывая в кошелёк, вспомнила жена, – у меня рубля тебе на обед нет. Возьми пятёрку, но сдачу чтоб принёс, – подумав, что слишком щёдрая, погрозила пальцем.
Ещё на втором этаже нашего корпуса мощные, равномерные удары заставили задуматься об их происхождении. «Вроде кузнечных прессов нет. Может, исторический фильм для бодрости показывают… осаду Трои, например, – размышлял я. – Видимо, греки бьют тараном в ворота».
«У–у-у–у!.. – раздался оглушительный рёв.
«Понятно! Теперь троянцы обварили их кипятком», – заинтригованный, ворвался в раздевалку.
— Вылазь! Вылазь! – захлёбываясь, орал Пашка.
Чебышев, сатанински улыбаясь, мешал домино.
— Где следующие жертвы? Кто на новенького, уноси готовенького, – чуть не кувыркался довольный Заев.
— Сам ты жертва, вон чё, вон чё, криминального аборта, малай, – недовольно бубнил, доставая сигарету, Степан Степанович, изнывавший с похмелья.
«Видимо, опять в отрубях был!» – сделал я вывод, пробираясь сквозь десяток темпераментных болельщиков, обступивших стол.
На участке, кроме мастера и Плотарева, яростно спорящих о перестройке, никого не было.
— Мне бы до пенсии три года дотянуть, и пропади всё пропадом, – тяжело вздохнул Михалыч.
Глаза Пашкиного соседа стали мечтательными.
— Плотарев, Васька! – как на базаре, заорал вошедший регулировщик. – Иди сюда.
— Вот! – ткнул воздух палец мастера.
Вставший Плотарев ловко сумел увернуться, сохранив тем самым свой глаз, но утратив пенсию по инвалидности.
— Начало девятого, а кроме этого горлопана, никто ещё не пришёл.
