– Вот тебе баня-банюшка, парься не ожгись, поддавай – не опались, – плеснул из ковша и заорал опять прорезавшимся баском: – С полки не свались, за веник держись! – И на всякий случай улепетнул к Максиму от раскаленных клубов пара. – Ух, хорошо! Правда, барчук? –Тут же храбро полез наверх.
Тот утвердительно покивал, судорожно хватая ртом воздух. Через минуту с удивлением уловил духовитый запах цветущих полей. «Видимо, квасом плеснул».
Дышать стало полегче, и Максим с любопытством огляделся. На самом верху, на третьем полке, расположились мужики. Кряхтя и чертыхаясь от удовольствия, они так хлестались вениками, словно за что-то наказывали себя.
– Веник в бане – всем начальник! – услышал голос лесничего. На этот раз говорил он тихо. – На Иванов день ломал, – кому-то объяснял дед, – листочки мягкие, веточки молодые… Кешка! Подь барчука попарь, – велел он.
– Какой из него парильщик? Я сама попарю, – отозвалась Кешкина мать. – Ложись на полку, барчук, – насмешливо произнесла она и чуть нагнулась, качнув грудью. Глаза ее стали лукавыми.
Сказано было вовремя! Я, не мешкая, упал на живот и снизу вверх стал смотреть на нее.
Повернувшись ко мне спиной, она медленно пошла к стоящей неподалеку от камней кадушке с вениками. Подобрав веник, Пелагея не спеша, ленивыми движениями, стала помахивать им над моей спиной, не касаясь кожи. Сладкий аромат весеннего березового сока щекотал ноздри.
– Баня – мать вторая, кости распарит, все тело поправит, – нежным голосом произнесла она, не обращаясь ни к кому в отдельности и продолжая помахивать веником вдоль спины и ног, но уже задевая кожу листьями.
Мужики, матерясь в полный голос, секли друг друга, словно розгами.
«Видимо, закаляют тело на случай, ежели очутятся в конюшне у Агафона», – хмыкнул я.
Кешкина мать не обращала на них внимания, сосредоточившись на венике и моей спине. Непередаваемое удовольствие овладело мной. Мышцы расслабились, и казалось, что я растекся по горячей лавке и никогда уже не смогу подняться с нее. Между тем веник гулял по моим рукам, безвольно брошенным вдоль тела, по спине и ногам, навевая негу и сон.
Из дремотного состояния вывели распаренные небольшие ступни, опустившиеся рядом с головой. Думая, что это Кешка, Максим с трудом поднял голову, и взгляд его стал подниматься вверх по крепким икрам с прилипшими к ним листочками, по круглым коленям, все выше и выше…
Со стоном я закрыл глаза и рухнул лицом на лавку.
– Дуська, не мешай, ведьма, – шутя, огрела ее по ягодицам веником Пелагея, – ступай папеньку попарь, – съехидничала она, зачерпнув ковшом холодной воды и опрокинув содержимое на меня. – Экое ты золото, – произнесла она, взъерошив мокрые мои волосы, и присоединилась к остальным.
