И надо же, в завещании написал, что оставляет марки дочери. И опять ни слова о том, какие у него марки. Впрочем, очень может быть, что завещание составлялось еще тогда, когда этой марки и не было. Даже, скорее всего, так, потому и нет оговорки.
Лариса остановила машину, немного посидела, потом сделала приветливое лицо и пошла в «Чайку». Степаныч стоял на своем посту. Народу в этот час было не очень много.
— Лариса Викторовна, день добрый, — приветствовал ее администратор.
— Здравствуй, Дмитрий Степанович, — чуть устало проговорила Котова. — Можно мне перекусить?
— Спрашиваете! Вы в кабинете изволите?
— Перестань со мной так говорить. Оставь премудрости для клиентов. Я буду есть в кабинете. И скажи, чтобы кофе покрепче сварили. А потом мне с тобой переговорить надо будет.
— Случилось что? — Городов покраснел в одно мгновение.
— Нет. Да ты не волнуйся, у нас все в порядке. Это по другому делу.
— А я уж подумал, что, может, вам налоговая звонила или еще кто-нибудь из этих. — Степаныч достал из кармана чистейший белый носовой платок и вытер капельки пота со лба. — Сейчас распоряжусь.
Лариса прошла в кабинет и удовлетворенно осмотрела все кругом. Чисто, уютно, приятно. Хорошо, что, кроме квартиры, у нее есть такой вот небольшой уголок, где она сама себе хозяйка и может отдохнуть в тишине или собрать знакомых за обедом.
«Точно, — подумала Котова. — Надо пригласить Кондакова ко мне на какой-нибудь разговор. А потом стаканчик его не мыть. Все очень просто решается».
А через минуту Лариса кое-что вспомнила.
«Эх, забыла я спросить у Серафима Антоновича, работали они вчера или нет. Если работали, то, значит, Егор нам с Карташовым соврал. Соврал, чтобы мы туда не ходили. И если это на самом деле так, то можно считать, что вина этого молодого человека доказана. Хорошо, что Бушницкий телефон мне дал».
Котова стала звонить в общество филателистов, но там, как назло, было постоянно занято. Лариса начала нервничать так, что вошедший Городов снова испугался:
— Лариса Викторовна, вы лучше сразу скажите мне, что случилось. Не волнуйтесь, я все могу пережить. Не надо меня жалеть. Я вот вижу, как вы волнуетесь, и это меня пугает.
— Присядь, Степаныч. И не дергайся. Я совершенно о другом думаю. Знаешь, что я хочу тебя спросить? Вспомни тот день, когда у нас должен был состояться юбилей Ведерского.
— Ну?
— Вспомнил?
— В общих чертах — да. — Городов поставил поднос на стол и присел на диван.
— Скажи мне, Кондаков все время был в ресторане или отлучался куда?
