Я рассказал ему все, что помнил — как мы со Скороходом Истом дрожали, лежа в одних ночных рубашках в галерее Староторска, подслушивая про «Номер семь», как назывался русский план вторжения в Индию. Русские бы исполнили его, но всадники Якуб-бека утопили их армию в Сырдарье, при этом Флэши, накачанный бхангом,[26] продемонстрировал образцы невиданной доблести. Я изложил все в своем рапорте Дальхаузи, опустив некоторые неприятные для меня детали (вы можете прочитать об этом в предыдущей части моих мемуаров, причем со всеми подробностями). Этот рапорт был образчиком скромности, призванным убедить Дальхаузи в том, что я практически сравнялся с образом Хереварда-Будителя[27] — а почему бы и нет? Я ведь пострадал ради своей репутации.
Но сведений об индийском восстании было немного. Все, что нам удалось узнать, было: когда русская армия достигнет Хайбера, их агенты в Индии подговорят туземцев — и особенно сипаев Ост-Индской компании — восстать против британцев. В то время я не сомневался, что это было правдой, хотя могло быть и обычной уловкой. Но все это случилось больше года тому назад и Россия, как я полагал, теперь уже не угрожала Индии.
Они выслушали меня в полной тишине, и молчание длилось еще добрую минуту после того, как я закончил свой рассказ. Наконец Вуд проронил:
— Все сходится, милорд.
— Чертовски хорошо, — кивнул Палмерстон и снова проковылял к своему стулу. — Причем своевременно. Видите ли, Флэшмен, как военная сила русские пока могут быть сброшены со счетов, но это не означает, что они оставят нас в покое в Индии, а? Это план восстания, клянусь святым Георгом! Если бы я был русским политиком, то с вторжением или без смог бы кое-чего достичь в Индии, если бы располагал ловкими агентами. Тем более я смогу сделать это сейчас! — он закашлялся, тяжело дыша и проклиная свои изувеченные подагрой ноги. — Знаете, что существует индийское предсказание, будто Британская империя падет ровно через сто лет после битвы при Плесси?[28] — Премьер взял одну из чапатти и пристально посмотрел на нее. — Черт, они даже не посыпают их сахаром. Так вот, сотая годовщина этой битвы приходится на двадцать третье июня следующего года. Интересно, правда? А теперь расскажите мне, что вам известно о русском графе по имени Николай Игнатьев?
Он выстрелил этим вопросом так неожиданно, что я подскочил на добрые шесть дюймов. Есть избранная коллекция страшных имен, упоминание которых может на часок-другой расстроить мое пищеварение — Черити Спринг и Бисмарк, Руди Штарнберг и Уэсли Хардин, — но Н. П. Игнатьева я всегда относил к лидерам этого перечня. Холодный вампир с жестокими глазами, человек, который половину пути в Китай протащил меня в цепях, угрожал посадить в клетку и до смерти забить кнутом — просто ради собственного удовольствия. Я и не думал, что наш разговор зайдет так далеко, со всеми их проклятыми лепешками для мятежников и тем, как министры уцепились за мой рапорт Дальхаузи — но при упоминании имени Игнатьева мои кишки хором запели «Аллилуя!». Мне стоило значительных усилий сохранить спокойное лицо и рассказать Паму все, что я знал — что Игнатьев был одним из самых близких советников царя и что он был политическим агентом высокого класса и невероятной жестокости. Когда я закончил воспоминанием о том, как встретил его в последний раз — под жуткой сенью виселиц в форте Раим, Элленборо с отвращением вскрикнул, Вуда слегка передернуло, а Пам, как ни в чем не бывало, продолжал цедить свой портвейн.
