Он действительно был в странном состоянии; чертовски занятное представление — совесть выпускника Рагби, выпущенная на свободу! Но он не сказал мне ничего нового — уж я-то знаю этих благочестивых ублюдков лучше, чем они сами себя.
— Понимаешь, я любил ее, — продолжал Ист, бормоча, как старик, страдающий грыжей, — она была для меня всем… а ты украл ее так… так грубо. Пожалуйста, пожалуйста, выслушай меня! Ты же видишь — я исповедуюсь. И… и прошу у тебя прощения. Понимаю, что поздно — но, похоже, у нас остается не слишком много времени? Так вот… я хотел сказать тебе… и пожать твою руку, мой старый школьный товарищ, а еще услышать от тебя, что мой… мой грех мне отпущен. Прошу тебя — если ты сможешь найти для этого силы в своем сердце. — И он задушевно произнес:
— Я… я полагаю, ты сможешь.
В свое время мне приходилось слышать немало странных заявлений, но этот бред был самым необычным. Конечно, все шло от христианского воспитания и от холодных ванн — и то, и другое способствовало закреплению во впечатлительных умах мысли, что раскаяние уменьшает вину. В любое другое время я испытывал бы от его речей злорадное удовольствие; но даже в моем теперешнем состоянии мне показалось достаточно уместным поинтересоваться:
— Ты имеешь в виду, что если бы я не дал тебе повода ненавидеть меня, то ты бы тогда остался со мной и донесение Раглану пропало бы?
— Что? — воскликнул он, — я… я не понимаю, о чем ты говоришь. Я… я… пожалуйста, пожалуйста, Флэшмен, ты же видишь — моя душа терзается… Я пытаюсь… объяснить тебе. Пожалуйста — скажи мне, даже сейчас — что я могу для этого сделать?
— Ну, — задумчиво сказал я, — можешь пойти и пукнуть в бутылку, а после запечатать ее.
— Что? — ошеломленно спросил он, — что ты сказал?
— Я пытаюсь дать тебе понять, чтобы ты убирался отсюда, — проворчал я, — ты всего лишь маленький эгоистичный поросенок, Ист. Ты признаешь, что в отношении меня вел себя как мерзавец, да еще осмеливаешься тратить мое время — которое нужно мне для молитвы. Так отправляйся в ад — понял?
— Боже мой, Флэшмен… ты не можешь так думать! Ты не можешь быть таким черствым. Мне нужно одно только слово! Признаю, что принес тебе вред… возможно даже, не сознавая этого. Иногда… знаешь, я думаю, не любил ли ты сам Ваяю… но если да, и поставил на первое место долг… — Он снова сглотнул и уставился на меня. — Ты любил ее, Флэшмен?
— Четыре-пять раз в неделю, — ответил я, — но тебе не стоит так ревновать — в постели она далеко не так хороша, как ее тетушка Сара. Тебе бы стоило попариться с ней в баньке.
