Под медленную барабанную дробь хавилдар с двумя наиками шли вдоль шеренг осужденных, обрывая с мундиров форменные пуговицы; они были подрезаны заранее, чтобы облегчить процесс обрывания, и вскоре перед длинными серыми шеренгами появились кучки пуговиц, тускло блестящих в рассветных лучах душного утра; серые куртки обвисли бесформенными мешками, над каждым из которых темнело мрачное смуглое лицо.
Затем началась заковка в кандалы. Группы оружейников, каждую из которых возглавлял английский сержант, переходили от одного осужденного к другому, надевая на их лодыжки тяжелые цепи; быстрый перестук молотков и барабанный бой сливались в жуткую мелодию: клинк-клан-бум! Клинк-клан-бум! — к которой присоединилось тонкое подвывание откуда-то из-за рядов туземной пехоты.
«Заставьте этих проклятых нытиков замолчать!» — крикнул кто-то из офицеров, другой пролаял приказ, раздалось несколько слабых вскриков и вой стих. Но тут его подхватили сами осужденные; некоторые из них стояли, другие, плача, присели на корточки в своих цепях. Я видел, как старый Сардул, стоя на коленях посыпал свою голову прахом и бил кулаком по земле; Кудрат-Али стоял по стойке «смирно», глядя прямо перед собой; мой сосед по койке, Пир-Али, который, к моему удивлению, также отказался взять патроны, — что-то злобно бормотал стоящему рядом солдату; Рам Мангла потрясал кулаком и что-то кричал. Шум, доносящийся из серых шеренг, все усиливался и старший хавилдар, выйдя из строя, прорычал: «Чуббарао! Молчать!» — а молотки все стучали, а барабаны все били — никогда не слышал столь адской музыки. Старый Сардул, должно быть, обращался к Кармайкл-Смиту, протягивая руки; Рам Мангал начал выкрикивать проклятья еще громче, а стоящий неподалеку от меня сержант-англичанин из бомбейской артиллерии выбил свою трубку о колесо пушки, сплюнул и произнес:
— Клянусь Иисусом, вот черномазый ублюдок, которого я с удовольствием примотал бы к жерлу своей пушки! Далеко бы разлетелись его потроха, а, Пэдди?
— Ага, — ухмыльнулся его приятель, переминаясь с ноги на ногу, — ты прав Майк, паршивое это дело. Чертовы черномазые! Плохо дело!
— Когда секут до крови, видок похуже, — заметил Майк, — изнеженные сволочи, послушай только как они скулят! Когда б их пороли в этой их черномазой армии, они бы еще не так хныкали — зато если бы они время от времени полировали друг другу задницы, им бы и в голову не пришла вся эта глупость с патронами. А вместо этого их только припугнули да заковали в кандалы. Что меня бесит — когда секут меня, англичанина, эти свиньи могут себе стоять и ухмыляться, а стоит только оборвать с них пуговицы — так тут же распускают слюни, как сопливые дети! [XXIII*]
