Тарасенков мог на пляже, в редакции, в гостях затевать эту игру, которая тянулась часами, увлекая участников. Случалось, от истинных поэтов переходили к рифмачам, стихоплетам, начинались курьезы. Тарасенков почти всегда выходил победителем, ибо в его памяти стихи были заложены, как в электронной машине. Под конец он приберегал «тяжелую артиллерию» и пускал ее в ход, когда видел, что участники игры уже выдохлись; тогда он читал:
Обвивает вкруг нее
Он со страстью дикой руки,
«О сокровище мое,
Ты дрожишь в предсмертной муке!»
Никто продолжить стихов не мог. Тарасенков уверял, что автора все отлично знают, он широко известен, — начинали перебирать имена декадентов, но никто не угадывал. Просили прочесть стихи до конца, но и это не помогало, и, когда все сдавались, Тарасенков объявлял, предвкушая эффект: «Карл Генрих Маркс!»
Марину Ивановну он тоже доконает этой строфой, но уже позже, на Конюшках, правда, то, что это стихи самого Карла Маркса, на нее не произведет ожидаемого впечатления, и она с полным равнодушием скажет:
— Поэта бы из него не получилось, это сразу видно…
Но тогда на Герцена ниже стратосферы истинной поэзии Марина Ивановна и Тарасенков не спускались. У меня в записях значится: читали Блока, Пушкина, Тютчева, Пастернака, Ахматову.
— Марина Ивановна, вы забыли про чайник, — произнес Мур.
— Ах, да!
Она вышла на кухню и принесла огромный чайник.
— Отличный чайник, — сказала она, — никогда не выкипает до дна…
На столе стояли приготовленные стаканы в подстаканниках, какая-то странная из темного металла чашка с блюдцем и открытая пачка печенья. Марина Ивановна сказала, что нальет мне в свою любимую чашку, а сама будет пить из стакана. Я по рассеянности и от смущения, которое все еще не оставляло меня, не сообразила, что металл от кипятка нагревается, и, хлебнув чай, обожгла губы о края чашки.
Мур это заметил.
— Я же вам говорил, Марина Ивановна, — сказал он, — ни один нормальный человек не может пить из этой чашки.
— Да? — пожала плечами Марина Ивановна. — Но Нина[4] уверяет, что она тоже любит пить чай именно из этой чашки.
— Она это говорит исключительно для того, чтобы сделать вам приятное, — отчеканил Мур и, протянув руку, взял с подоконника стакан и поставил его передо мной:
— Перелейте сюда.
Но я решила поддержать ту, неизвестную мне тогда еще Нину, а главное, Марину Ивановну и стала уверять, что мне тоже нравится пить чай из такой чашки и что у меня дома есть такая же. Мне, и правда, отец подарил в детстве похожую, мода, что ли, была на такие чашки, но пить из нее чай было совершенно невозможно, а так как она была серебряная и внутри позолоченная, то и отлеживалась чаще всего в ломбарде.
