Какой-то малыш крикнул:
– А ты на машине ездить умеешь?
Все грохнули опять. Кто-то воскликнул:
– А ты разве не умеешь?
Но Кольча правильно понял вопрос и, едва утишая раскачавшееся сердце, ответил:
– А ты сейчас в окно выгляни, о'кей? Когда мы выйдем!
Еще какие-то вопросы и ответы, восклицания и восторги, и они, два вечерних нежданных визитера, вышли во двор.
Кольча поглядел на второй этаж и толкнул локтем Валентайна. Ко всем огромным окнам прилипли детские лица. Они смотрели на двор, освещенный не шибко эффектно, не так, конечно, как цирковой манеж, но все же достаточно освещенный, чтобы разглядеть темно-синюю, в темноте, конечно же, черную, сверкающую благородным лоском автомашину по имени «Вольво-940». Признак какой-то далекой от сих мест и дум жизни, призрачно манящей, явно недосягаемой, но ведь вот достигнутой же одним из них – одним из нас.
Топорик, то и дело поглядывая наверх, подошел к машине. Подождал, когда на заднее, пассажирское, место усядется Валентайн, сэр и вождь, распахнул водительскую дверцу и повернулся всем телом к спальному корпусу.
Ему было чуточку не по себе, вроде как неловко, но ведь разве может быть ловкой красивая, яркая, новая правда, которую ты вкусил, такая другая правда в сравнении с тем, чем живут и о чем мечтают эти ребята – мальчики и девочки, прижавшиеся к стеклам второго этажа спального корпуса, и к которым еще вчера принадлежал он сам.
Нет, не видел он большого греха в своих действиях, в своем этом параде-алле по интернатскому коридору. Он, в конце концов, внушал надежду. Показывал людям своей же судьбы, что не стоит отчаиваться. Что все зависит от них и не надо бояться. Захочешь – получишь.
Он помахал обеими руками. Будто какой-то олимпийский чемпион. Не спеша сел за руль, захлопнул дверцу и плавно тронул «Вольво» к выезду со двора.
Сердце, раскачавшись, не могло успокоиться.
Кольча теперь поздно возвращался в общежитие, но никто и подумать не мог его укорить. Валентайн садился ужинать не раньше девяти, а то и десяти вечера, да и происходило это очень часто в новом месте. Казалось, полгорода готово распахнуть объятия белобрысому парню со смешной фиксой: он то снимал ее, то надевал, будто часть своей одежды.
Топорику еще потребуется время все понять и во всем разобраться, пока же он должен был присутствовать на каждом ужине: тогда-то и произошел с ним этот конфуз.
На столе оказалась икра – красная и черная, и, когда Валентин подвинул к нему плоскую тарелочку с блестящей, поблескивающей маленькими шариками осетровой икрой, Кольчу чуть не вырвало.
