5.
— Хайе.
Узница вздрогнула от неожиданности. Она не слышала ни шагов, ни звука открывшейся двери. Но женщина была тут: чадящий факел освещал сгорбленную фигуру по ту сторону решетки, где была свобода. Анна поднялась с пола и подошла к железным прутьям. Старуха. Черная, как уголь, сморщенная, как клубок пеньки. А глаза — глаза не старушечьи, пытливые, яркие…
— Кто ты? — Анна вцепилась в неровный железный прут
— Тремелли>{16}. Знаешь меня?
— Знаю, — холод ледяной змеей скользнул вдоль позвоночника, — зачем ты пришла?
— Ты же хотела чуда?
— Сколько тебе заплатили?
В полумраке сводчатой темницы сухим эхом отдался старческий смех, похожий на кашель. Где-то неподалеку спала Мари>{17}, но Анна почему-то была уверена, что подруга не услышала бы разговора, даже если бы бодрствовала.
— Ты заплатишь, голуба моя, ты.
— Ты можешь спасти Джека?
— Нет, — Тремелли покачала головой, — теперь и ваш Белый Хесус не поможет.
— К дьяволу Иисуса! — Анна нетерпеливо тряхнула спутанными локонами, — Что можешь сделать ты? Или твоя слава черной колдуньи — пустой звук?
— Я делаю так, что вы встретитесь. Не тут, не сейчас — далеко, где жизнь другая.
— Я согласна.
— Цена высока.
— Называй!
— Ты. Твоя жизнь. Эта жизнь, судьба. Ты отдашь ее мне, и жизнь ребенка, он никогда не родится. Твоя память. Не вспомнишь себя, и Джек тебя не вспомнит.
— Но тогда, — Анна растерялась, — тогда зачем это все? Если я все равно не узнаю его, встретив?
— Узнаешь, — пообещала колдунья, — когда огонь настоящий, тогда кроме него нет никого. Разум спит, но сердце чутко…
Анна прижала ладони к животу. Срок еще слишком мал… ей легко будет расстаться с ребенком, которого она еще даже не ощущает. Почти так же легко, как расстаться с жизнью…
— Я согласна, — прошептала она, обмирая от ужаса и надежды.
— Еще, — старуха кашлянула, — ты откажешься от него. От этого Джека, тогда примешь другого. Когда Рэкхем умрет, проклиная тебя, ты пойдешь за ним и родишься вновь — там, где тебя не ждут. Там опять умрешь, Анна, у меня нет власти над сроком… но проживешь свою жизнь еще раз.
Анна вновь схватилась за прутья решетки. Внезапно воздух сгустился, и дышать им стало неимоверно тяжело. Все отдать… всю себя, до конца. Став четырьмя буквами на левом предплечьи.
— Я. Согласна.
Тремелли протянула сквозь решетку ножницы, хищно блеснувшие металлом.
— Волосы.
Анна щелкнула лезвиями, отсекая длинную рыжую прядь, протянула волосы старухе.
— Больше.
Несколько минут в полумраке темницы слышно было лишь щелканье стальных лезвий — звук в данном месте в данное время столь же неуместный, как мелодия «зеленых рукавов» на борту тонущего галеона
