Не лучше обстояло дело, если человека сажали в тюрьму по решению судебных органов по 58-й статье. Формально судебная процедура производилась с полным соблюдением всех юридических норм; обвинение базировалось на основании свидетельских показаний, устраивались очные ставки между подсудимыми и свидетелями, обвиняемый имел право защищаться, прибегая к помощи адвоката. Но это формально, а по существу свидетелями часто были подставные лица из числа тайных агентов НКВД, как правило, выступавших против подсудимого, адвокаты только по названию считались защитниками, а на деле лишь помогали прокурору увеличить срок наказания.
О прокуроре и говорить не приходится — это был верный и преданный НКВД всей душой человек, и его слово было последним и решающим во всей трагикомической судебной процедуре. Словом, здесь, как и во всем, сталинский режим обставлял дело так, что с внешней стороны все выглядело пристойно и демократично, но под маской внешнего приличия творились произвол и тирания.
Глава XXVII
Прогулка в «Авгиевы конюшни»
Прошло уже несколько месяцев, как меня с Оксаной развели по разным камерам, и мы ничего не знали друг о друге. Были случаи, когда отец и сын, муж и жена, родные братья сидели рядом в соседних камерах и не подозревали об этом. Администрация тюрьмы принимала все меры, чтобы заключенные из разных камер не могли встретиться ни на прогулках, ни в уборной. Естественно, что меня не покидала мысль разузнать, жива ли Оксана, где она находится, не отправлена ли уже в лагерь, вообще, каково ее состояние. Была единственная возможность связаться по надписям на стенке уборной, куда по очереди водили и мужчин и женщин, но и эта надежда оказалась тщетной.
Обычно перед вечером надзиратель давал команду: «Разберись по двое! Парашники, вперед!» Двое заключенных хватают за ручки огромную зловонную, наполненную до краев нечистотами, парашу и выходят вперед. Вслед за ними выстраиваются попарно камерники. «Пошли!» — командует начальник. «Парад» начинается. Парашники впереди, как бы вместо барабанщиков. Под мерное хлюпанье нечистот, готовых вот-вот расплескаться по полу, слышно только шарканье нестройно шагающих ног. А вот и уборная, где можно размяться, умыться, пополоскаться над умывальником. В нашем распоряжении полчаса.
Первым делом бросаюсь к стене, где на темной панели еще видны следы каких-то надписей, сделанных то карандашом, то кусочком мыла, но стертых надзирателями перед нашим приходом. Их много, этих надписей — немых обращений к родным, близким, знакомым. С трудом удается разобрать отдельные слова, например: «Надя, где ты? Я в камере… Петя» или «Меня отправляют в этап. Володя». Фамилий никто не писал, опасаясь преследований тюремщиков. Догадывались по почерку. Сколько раз я напрягал зрение, всматриваясь в эти едва заметные надписи, в тайной надежде, что Оксана даст о себе весточку, но напрасно.
