— Чеслав, Петр! — выкрикнул Тодор. — В подвал, живо, ну!
Цыгане враз метнулись к двери — и замерли в нелепых позах прерванного бега: Эльжбета, прислонясь к притолоке, загораживала путь, и в обеих руках ее было по пистолету.
— Живо, ну! — передразнила она Баро. — Только кто-то из вас схлопочет пулю, а если повезет, то достанется обоим. Пистолеты заряжены.
— Неужто в тебе нет жалости, Эльжбета? — пробормотал цыган. — Девочка погибнет, если…
— Кто-то здесь говорит о жалости? — усмехнулась Эльжбета. — Кажется, ты, Тодор? И в самом деле! Человек, который жизнь мою скрутил и изломал, будто хворостину, кого-то пожалел? Что с тобой, Тодор? На свете еще остались девки, которые за счастье почтут раздвинуть перед тобой ноги, чтоб тебе было, где быстренько почесать твой неувядающий… — Она тихонько хихикнула, Баро дернулся, будто от удара плетью, но не двинулся с места: пистолет в правой руке Эльжбеты стерег каждое его движение, — твой неувядающий, говорю я, стебелек. Нет, стебель! Стебелище! Е… лище! — Она развела руки с пистолетами в стороны, и перед затуманенным взором Юлии возникла она сама, широко разводящая руки, дабы поразить воображение влюбленной пани Жалекачской: «Вот такой… ну вот такой, точно!» А разговор шел о парижском бедуине Ржевусском, вернее, о размерах его мужского достоинства. Дай Бог, чтобы пани Жалекачская спасла своего рыцаря и вволю им насладилась!
Память возвращалась к Юлии семимильными шагами, и это ее только радовало бы, когда б не ужасные судороги, скручивающие тело и все чаще вызывающие приступы удушья.
— Дай ей воды, Чеслав! — махнула пистолетом Эльжбета, и молодой цыган со всех ног бросился выполнять ее приказание.
Юлия пила огромными глотками, и жесткая сухость уходила из горла, все мышцы как бы расправлялись. Правда, теперь стало холодно, и она, не спрашивая, заползла под перины, поджала колени к подбородку, еще постукивая зубами, но все реже, все тише.
— Что ты делаешь! — пробормотал Баро. — Она же не перенесет…
— Никуда не денется! — дернула ртом Эльжбета. — Потом ее будет рвать двое суток, но полчаса полежит спокойно и даст нам, наконец, поговорить. С глазу на глаз, как я давно хотела.
— С глазу на глаз? — оживился Баро. — А девчонка? А мои сыновья?
— Рано радуешься! — бросила Эльжбета. — Твоих ублюдков я отпущу, но ты рано радуешься! Я так и вижу твои глупые, подлые мыслишки: мол, Чеслав и Петр уйдут, вернутся с оружием и зулой, убьют меня, а ты тут же вскочишь верхом на новую кобылку и будешь ее погонять, пока не надоест?
