Он замолк, дав возможность слушателями вдоволь насмеяться, затем заключил: «Вот и мы вроде того флейтиста. Угодишь господам — получишь вознаграждение, не угодишь — ждет тебя то же самое. Когда надо было лазить по горам, скитаться по бездорожью и пустыне, околевать как собаки с голода и подыхать от вражеских пуль, звали нас. Теперь же, когда кругом тишь да гладь да божья благодать, когда раздают чины да ордена, и без нас обходятся! Никто даже в шутку не скажет: „Где ты там, так тебя, разэтак?“»
Он любил шутить. Но теперь ему было не до шуток. Когда он задумывался над своей жизнью — долгим, далеким прошлым и будущим, которое промелькнет как миг (он был уверен, что протянет всего несколько дней), — он чувствовал в сердце леденящую жгучую тоску. Он понимал, что вся жизнь его состояла из жалких, напрасных усилий, сплошных поражений, чудовищного обмана. Непонятно только, как это случилось? Он не знал, мог ли прожить ее иначе. Наверное, мог. Мог бы, если бы не попал в конвейер, штампующий шестеренки и гайки, не слился бы с тысячами других таких же шестеренок. На этом конвейере каждый, не зная и не ведая о том, попадал в зависимость от другого, хотя мог бы действовать и самостоятельно, по своему усмотрению. А должен был поступать так, как хотели, говорили и приказывали другие. Если бы ему дали возможность быть самим собой! По знать себя, понять, кто он такой, какова его миссия! Он смог бы прожить иначе, поставить себе цель и достичь ее. Если же и тогда бы жизнь прошла впустую — не беда, потому что это была бы его жизнь, которой он распорядился по своему усмотрению. Он мог бы подарить ее, даже отказаться от нее. Но увы! Его богатство — жизнь — отнято другими, бездумно растрачено.
Последние же крохи его бесценного сокровища спокойно присвоили себе жена и дети. А его самого, как пустую консервную банку, выбросили в мусорную яму и позабыли.
Все эти горькие мысли с особенной силой нахлынули на него сумрачным вечером в пятницу, когда его снова охватила почти теперь несбыточная мечта увидеть рядом с собой родные лица. На этот раз его желание было более острым и жгучим, чем всегда. Он чувствовал, что если вот сейчас, сию минуту, не увидит их, то его мечта никогда больше не осуществится. Чувствовал, что вот-вот наступит конец. В эту минуту он простил их. Их доброта и злоба были безразличны ему. Хотелось лишь повидать их. Увидеть… В выражении глаз, складке губ прочитать радость и горечь своей жизни. Он страстно желал этого. Но они не пришли.
