— Видишь ли, Афанасий… Как бы тебе сказать… Если просто, чтобы тебе все было ясно, на бытовом, так сказать, уровне…
— Лом, я тебя прибью! Прямо из моей винт… э-э, прямо моим вспомогательным инструментарием… для крупных приматов. Ты же примат?
— Я не примат, я мыслящее полевое образование…
— Излагай, давай! Мышь полевая… В двух словах, анамнеза не надо.
— Есть, капитан! В двух словах: упал, очнулся — гипс!
— Ло-о-ом!!
— Не ори, не в парной на гвоздь сел… После удара у тебя начали постепенно отмирать нервные окончания спинного мозга, в крестце. Вот и весь компот, ясно?
— Давно бы так. А теперь? Будут расти новые?
— А пока… — Лом выделил слово «пока», — пока диагност поставил тебе временную блокаду и будет потихоньку лечить. Дело это не скорое, но не такое уж и долгое.
Я открыл было рот.
— Сроки не скажу! Сам не знаю! Нужно смотреть, анализировать, как твой организм будет воспринимать лечение, как будут восстанавливаться эти самые окончания… Ясно?
— Ясно… что ничего не ясно, — вздохнул я, — Спасибо тебе, старпом. Покормишь?
— Конечно! Пошли со мной, в кают-компанию. — И Лом гордо мне улыбнулся. В помещении, на стене, надувались паруса и висели пеньковые канаты. В углу стоял небольшой якорь. Все было очень мило, скромно и достойно. По-флотски. Не было только бочонка, украшенного надписью «Rum», и старого попугая, орущего «Пиас-с-трры». Я указал старпому на недостаток.
Перекусывая, я морщил лоб и прикидывал ситуацию и так, и эдак. Тут Лом перебросил мне небольшой листок. Я его взял и машинально пробежал глазами.
— Совсем охренел? Какая еще гимнастика? Спина же болит? Я тебе что, человек-змея, чтобы так гнуться?
— Человек-бревно ты, Афанасий! Дуб, проще говоря! Ты посмотри на язык, которым записка написана.
И тут я даже перестал жевать. Удивляюсь, как у меня изо рта харчи не посыпались. Листок покрывали не буквы русского алфавита, а забавные такие крючки. Немного на грузинскую азбуку похоже.
— Что? Удалось? Работает? — приглушенно спросил я. — Это?…
— Ну, да. Это язык, на котором говорят на той самой планете. — И Лом перешел на этот язык. И я его понимал, как ни странно. Только говорить мне пока было трудно — артикуляцию надо тренировать. Губы гнуть, и щеки надувать. Потом мы стали перебрасываться фразами на языке Сервантеса, Дюма и… кого же назвать? Ремарка, конечно!
Я, глупо улыбаясь, отвалился от стола. Вот это счастье мне выпало! Жаль, что я не познакомился с Ломом немножечко раньше, когда учился в школе и институте, жаль!
