«Милейший господин Селлен!» — Послушайте только! — «Приветствую вас в нашем кругу». — Каналья, перепугался! — «Я всегда высоко ценил ваш талант». — Каков лицемер! Разорвать эту тряпку и забыть об его глупости!
Селлен предлагает выпить, он чокается с Фальком и надеется, что тот скоро заставит говорить о своем пере. Фальк смущается, краснеет и обещает прийти, когда исполнится время; но время учения будет длиться долго, и он просит друзей не утомиться ожиданием, если он заставит себя долго ждать; и он благодарит Селлена за его дружбу, которая научила, его терпению и самоотречению. А Селлен просит, чтобы не говорили таких глупостей; велико ли искусство терпеть, когда нет никакого выбора, и что удивительного в отречении там, где ничего не получаешь?
Олэ так добродушно улыбается, и манишка его так надувается от радости, что видны красные подтяжки; он чокается с Лунделем и просит его взять пример с Селлена и не забывать для египетских горшков с мясом страны обетованной; ибо у него есть талант, это Олэ видел, когда тот писал по своим собственным мыслям; но когда он лицемерит и пишет по мыслям других, тогда он становится хуже других; поэтому пусть возьмется он за алтарную живопись, как за работу, которая даст ему возможность писать по собственным мыслям и от собственного сердца.
Фальк хочет воспользоваться случаем и послушать, что Олэ думает о себе и своем искусстве, — это давно было для него загадкой, — но в это время входит в «Красную Комнату» Игберг. Тотчас же на него набрасываются с приглашениями, ибо о нём забыли в горячие дни и теперь хотели показать ему, что это было сделано не из эгоистических побуждений. Олэ же роется в своем правом жилетном кармане и движением, которого никто не должен видеть, засовывает Игбергу в карман сюртука свернутую бумажку, и тот понимает и отвечает благодарным взглядом.
Игберг чокается с Селленом и находит, что с одной стороны можно сказать то, что он уже сказал, именно, что Селлен нашел свое счастье. С другой же стороны можно сказать, что этого нет. Селлен еще недостаточно развит, ему еще надо много лет, ибо искусство требует много времени; ему, Игбергу, определенно не везло, поэтому его нельзя обвинять в том, что он завидует человеку, пользующемуся таким признанием, как Селлен.
Зависть, проглядывавшая в каждом слове Игберга, навела легкие тучки на солнечное небо, но это было лишь мгновение, ибо все знали, что горечь долгой, потерянной жизни извиняет зависть.
