— Я не видел ни одной сосны с тех пор, как Лундель в июле уехал из Лилль-Янса! Да и к чему видеть сосны! Это не так необходимо! И замечательного в них тоже ничего нет! Но сознание, что не можешь сделать этого, это горько!
— Э, что нам до этого! На востоке собираются тучи, значит завтра у нас будет дождь; а когда опять засветит солнце, — будет осень. На здоровье!
Игберг взглянул на пунш так, как будто думал, что это яд, но всё же выпил.
— Значит, ты написал для Смита рассказ об ангеле хранителе или страховом обществе «Тритон»? — начал опять Фальк. Разве это не было противно твоим убеждениям?
— Убеждениям? У меня нет никаких убеждений!
— У тебя нет?
— Нет! Только у глупых людей они есть!
— Ты аморален, Игберг!
— Нет! Видишь ли, если у глупого человека есть мысль о себе или о другом, то он возвышает ее до убеждения, держится за него крепко, хвастается им, не потому, что это вообще убеждение, а потому, что это его убеждение! Что касается до страхового общества, то мне кажется, что это мошенничество! Оно, наверно, вредит многим, именно акционерам; но другим, именно дирекции и служащим, оно доставляет тем большее удовольствие; значит, всё же делает много добра!
— Неужели же ты утратил, друг, всякое представление о честь?
— Надо всё приносить в жертву своему долгу!
— Да, я с этим согласен!
— Первый и важнейший долг человека — жить, жить, во что бы то ни стало! Этого требует и божеский и человеческий закон!
— Но честь нельзя приносить в жертву!
— Оба закона, как уже сказано, требуют всяческих жертв — они требуют от бедняка, чтобы он пожертвовал так называемой честью! Это жестоко, но за это не отвечает бедняк!
— Не веселые у тебя взгляды на жизнь!
— Откуда мне их иметь?
— Да, правда.
— Чтобы поговорить о другом, — Ренгьельм написал мне письмо. Я тебе прочту кое-что из него, если хочешь.
— Он, ведь, поступил в театр, как я слыхал?
— Да, и, кажется, ему там приходится не весело.
Игберг вынул письмо из бумажника, засунул в рот кусок сахару и стал читать:
«Если существует ад после этой жизни, что весьма сомнительно…»
— Малый стал свободомыслящим!
— …«то там не может быть хуже, чем мне теперь. Вот два месяца, как я ангажирован, а мне уже кажется, что прошло два года! Дьявол, бывший прежде каретным подмастерьем, а теперь театральный директор, держит в руках мою судьбу и так с ней обращается, что я хотел бы три раза в день сбежать. Но он был так осторожен при составлении недоимочных пунктов договора, что я обесчестил бы имя моих родителей, если бы не остался.
