* * *
— Так расскажи же, что было потом с нашим другом? — спросила молодая блоха, которой очень хотела слышать окончание рассказа.
— Фабрика обанкротилась, акционерное общество прекратило свое существование, а наш прежний друг стал нищим.
— Но щит его продолжает висеть в храме воспоминаний?
— Да. Потому что дворянство передается по наследству так же, как преступность.
— А наказание?
— Оно придет потом, своевременно.
— В чём же оно будет состоять? Claris majorum exemplis? Так, что ли?
— Нет, наказание это будет состоять в кое-чем другом.
Мужа звали Бьорном, а его жену Торгердой. У них было два сына, Торе и Он. Торе служил телохранителем при короле, а Он лежал дома на кухне и жег угли.
Ону было уже четырнадцать зим, но он не хотел ничем заниматься и целый день сидел дома, держась одной рукой за голову, а другой лениво помешивая уголья.
Все это очень не нравилось родным.
Вошел Бьорн.
— Ну, парень, теперь тебе пора начать работать. Воздух стал теплее, и мороз вышел из земли. Вставай скорей, помоги нам свозить торф с поля.
— Когда я дорасту до метки, тогда я пойду с вами, а сейчас я еще не могу.
— Никчемушный ты у меня, сын, и мало мне от тебя радости. Твой старший брат молодчина, а ты, вот, никуда не годишься.
Бьорн подошел ближе, но потом повернулся и вышел.
Он вырезал метку на стене в семи футах от пола, и родственники убедили его, что он только тогда будет мужчиной, когда дорастет до этой метки.
У Она был ужасный вид. Все родственники переросли его на много, и поэтому доставшиеся на долю Она панталоны были до того изношены, что колени торчали наружу. Куртка его тоже была продрана на локтях. От дыма волосы его порыжели, а лицо почернело от сажи. И все над ним смеялись. Мать хотела подарить ему к Рождеству новое платье, но Бьорн сказал, что он этого не стоит.
По хижине бегали поросята и всё пачкали в доме. Только один поросенок был лучше других и не загаживал соломы, на которой спал Он. Поэтому Он считал этого поросенка своим другом и дал ему имя Гротте.
Каждый раз, когда отец бранил Она, тот сочинял для Гротте новую песню. Никто, кроме поросенка, не понимал этих песен, а потому все считали Она помешанным. Один только Гротте всегда подбегал к нему, садился на задние лапки и слушал, насторожив уши, с таким видом, будто хотел сказать: — Как хорошо!
— Завтрак был готов.
— Сними-ка котелок, — попросил Она один из родственников.
— Не хочу, — отвечал Он.
Тогда родственник зачерпнул ложкой в котле и плеснул в лицо Ону. Он вытер лицо и молчал.
