Я наклонился над ним. Он был бездыханен. Расстегнув его доломан, я увидел в его груди нанесенную мною рану. Глубокое сожаление охватило меня. Но, милая Жози, на войне как на войне. Не ты — так тебя. Судьба к одним благосклонна, к другим беспощадна.
На шее его висел образок и вместе с ним, на серебряной цепочке, тоненькое колечко. Видимо, знак любви невесты или любовницы. Но как ему оно уже без надобности, я справедливо подумал, что это колечко как раз на один из твоих изящных пальчиков, кои я страстно (но мысленно, к сожалению) целую.
Тут же на груди его, совсем рядом со страшной раной, нашел я записную книгу и перелистал ее. Вовсе не от того, что часто в таких книжках имеют обыкновение хранить ассигнации. Но обнаружил там лишь несколько листов писем на французском языке и засохший листок с дерева клена. Тоже, видимо, памятный знак. Прочесть эти письма я не успел, поскольку из леса вдруг вывалилась толпа мужиков с вилами, и мне оставалось только вскочить на коня и вручить свою судьбу его резвости.
Записная книга осталась там же, на груди его. Я успел забрать только его седельные пистолеты, очень хорошей работы. И что удивительно — не французской, а русской. Оказывается, у них есть тоже мастера. И мастера весьма умелые. А конь его мне не дался.
Как бы то ни было, милая Жози, если я вернусь из этого страшного похода, то вернусь не с пустыми руками. Правда, с опустошенной душой…
Целую тебя всю, вдыхаю волшебный аромат твоей нежной шейки. Твой Жан-Огюст, преданный тебе и преданный судьбою.
Ж.-О. Гранжье».
Алексей набирался сил день ото дня. Порывался вернуться в полк. Параша удерживала его жаркой лаской, бабка — холодной строгостью.
— Слабой ты ишо, солдатик. Коня у тебя нет, а пешим далеко не уйдешь.
Стал выходить из дому, прогуливаться, укреплять слабые, ровно ватные ноги.
Дом бабки-ведуньи стоял одиноко в глухом лесу. Таком глухом, что по ночам слышался поодаль, но невдалеке, тоскливый волчий вой. Избушка неказиста, неошкурена. Крыта тесом, заросшим мхом и дурной травой. По кровле разбежались яркие, в белых крапинах, мухоморы; на коньке весь день сидел молчаливый нахохлившийся ворон в поседелых от старости или мудрых перьях.
— Заместо курицы он у бабки, — смеясь, говорила Параша. — Токо вот яйца не носит.
Иногда черный кот взбирался на крышу и садился рядом с вороном. Они хорошо ладили, друг дружку не обижали. «Колдовское гнездо», — думал Алексей. И не ошибался. Бабка ведала тайные лесные тропы, полезные травки, подкармливала, задабривая, корочкой хлеба лесного хозяина, а тот пособлял ей и обильной ягодой на болотах, и крепенькими как капустные кочерыжки белыми грибами, иной раз подбрасывал в неведомо откуда взявшийся силок крупного зайца, а то и глухаря либо тетерку.
