— Ну, — тоже засмеялся Алексей, — за чем же дело стало? А не достанет пороха — саблей порублю. Но где же папá?
Легкое облачко мелькнуло в веселых матушкиных глазах. Мелькнуло и растаяло.
В самую пору все-таки приехал Алексей. Между родителями случился маленький разлад. Виной тому — оба. Папенька неосмотрительно, в неурочный час, ущипнул в сенях красавицу Парашку, прошелся шкодливой рукой по ее высокой груди. Да и маменька оплошала — не в тот час приласкала невинно приживала француза, что взят был для Оленьки ради языка и манер.
Француза папенька — пинком со двора, Парашу маменька — на конюшню, носить воду лошадям, в необъятную дубовую колоду, которую и ражему мужика за два дня не заполнить. Пороть виновных — у Щербатовых не заведено, но на затрещины, подзатыльники и пощечины не скупились. В том числе и друг для друга.
— Не в духе нынче отец твой, — извернулась маменька. — Любимый кот-прожора у него пропал.
— Жулик Васька? — засмеялся Алексей. — Ворюга старый?
— Сожрал карасей, что отец наловил, и где-то спрятался. Ну, пойдем же в дом.
Матушка взяла его под руку, прижалась горячим со сна боком.
— Как ты хороша! — искренне сказал Алексей, любуясь молодой еще и задорной матерью.
Но тут и отец вышел на крыльцо, в халате, неприбранный, распахнул объятия.
— Сын мой! — старик Щербатов расправил пальцем седые усы, трижды расцеловал Алексея. — Как служба? Я, чай, уже полковник?
— Поручик, батюшка. В мирное время чины медленно идут.
— А молодец! Любуюсь тобою. И горжусь! Не я ль тебя в офицеры выпестовал?
— Ну, будет, — Наталья Алексеевна снова взяла ненаглядного под руку. — С дороги ведь сынок. Покормить, обласкать…
— Оно верно, Таша, — крякнул отставной полковник. — Самое время поутру ласковую чарку принять. Да еще с дороги.
С волнением вошел в родной дом Алексей. В зале огляделся. Все, как было ранее. Запах навощенного паркета, догоревших дотла свечей в шандалах, засохших цветов в вазах, где давно не меняли воду. И вдруг — воробьиное чириканье на хорах.
— Окаянец, — виновато пробасил неслышно появившийся за спиной старый лакей Бурбонец. Почему его так звали — никто не скажет, не вспомнит. Кашлянул, поправил длинные седые баки ровно у старой рыси. — Вот завелся. Нешто выгонишь? Однако в дому не гадит. Порядочно в окошко на двор ходит нужду справлять. — Улыбнулся беззубым ртом. — Однова мне прямо так на лысину капнул. Озорник, в отместку, что я его метлой гонял.
У Алексея глаза повлажнели — он дома, с ворюгой-котом, с озорником воробьем, с молодой матушкой, с волокитой батюшкой. Все вокруг родное и незыблемое.
