— Продолжим! — повысил голос профессор. — Необходимо произвести вскрытие тела, чтобы подтвердить или опровергнуть выдвинутое ранее предположение о причине смерти.
При этом профессор в подтверждении своих слов привычно пошлёпал ладонью по груди покойницы. — Есть желающие мне ассистировать? Нет? Хорошо господа, сегодня я сам всё сделаю, но на следующее занятие, если не отыщется доброволец, я в принудительном порядке назначу себе ассистента. А теперь, господа студиозы, смотрите и запоминайте….
Я не буду описывать всю процедуру вскрытия, которая по прошествии стольких лет меня не ужасает и не впечатляет, но в тот день я понял, что студенты, выдержавшие первое испытание, заплатили за победу над собой высокую цену. Я назвал это процессом нравственной дефлорации.
Даже сейчас, являясь Сборщиком Душ, и, по сути, наперсником Смерти, я продолжаю утверждать, что всё происходившее в анатомическом театре — противоестественно. Не может простой смертный без содрогания слышать хруст костей разрезаемой грудной клетки, не может любоваться обнажённым человеческим сердцем, извлечённым из распластанной грудины, и при этом спокойно вдыхать миазмы разлагающейся плоти. Именно там, в анатомическом театре, стоя над препарированным трупом, я пришёл к выводу, что люди по своей природе чрезвычайно жестоки и не заслуживают сострадания. Даже я, забирая помеченные Вечностью человеческие души, бываю более милосерден, чем простой смертный. В слепом стремлении познать непознанное, человек становиться крайне эгоистичным и даже жестоким. Воистину, наша академия являлась цитаделью безбожников. Наверное, поэтому, вернувшись после занятий домой, я достал из буфета графин с Шустовским коньяком, налил и одним махом опрокинул в себя большую рюмку изысканного напитка. После чего я снял с себя золотой нательный крестик, бросил в ящик комода, где хранил вместе с писчими принадлежностями всякую мелочь, и больше никогда не надевал.
В тот день я окончательно разорвал наш договор со Всевышним. Мне больше не нужно было молить Создателя о спасении своей души.
Сборщик Душ своей души иметь не может, ибо это противоречит его тёмной сути.
10 часов 10 мин. 25 сентября 20** года.
г. Москва, Лубянская площадь
Генерал-лейтенант ФСБ Баринов перед своим прямым и непосредственным начальником — директором ФСБ — отчитывался по понедельникам ровно в 10 часов. Как истинный педант, Владимир Афанасьевич к отчёту начинал готовиться ещё в пятницу. В то время, когда простые граждане открывают автомобильные «ракушки», чтобы выкатить из них застоявшиеся за неделю «Жигули», и, усадив в них жену вместе с котом и склеротической тёщей, выехать за город на благословенные шесть соток, к Владимиру Афанасьевичу начинала стекаться со всех отделов и управлений информация. Процесс был отработан годами, и особой сложности не представлял. Самое главное начиналось после вечернего чая. Владимир Афанасьевич тщательно и не торопясь изучал каждую сводку и делал пометки в грифованной тетради. Ближе к первой вечерней звезде у Баринова складывалась вполне определённая картина по текущим делам, и он, вызвав дежурного офицера, передавал ему секретную тетрадь со своими пометками для составления справки. Как правило, к полуночи работа подходила к завершению: Василий Афанасьевич вычитывал набело перепечатанную справку, запирал документы в сейф, и, если в этот момент не звонил телефон или на ум не приходила очередная оперативная задумка, нехотя покидал кабинет.
