На берегу вдруг загоготали гуси, захлопали крыльями, а гусята-поздныши желтыми комочками шустро скатились в воду, спрятались в камышах. Мария подняла голову. Камнем упавший коршун уже распахнул крылья, от неудачи громко захлопал ими и пролетел мимо, низко над камышом, в луга, за тихую речушку. «Тоже живет. Пропитание ищет. Долго же он висел в этом зное», — подумала Мария.
В речушке засуетились вспугнутые обитатели. Мария увидела вынырнувшую под плотик, ошалелую и вздрагивающую усатую мордочку ондатры, засмеялась ей и поднялась. Прополоскала оставшееся белье. Стала собирать с поляны высохшее. Летом она сушила простыни на поляне — хорошо отбеливались на солнце. Собрав все, Мария взяла рыбу и пошла через тальник по тропочке к дому, наказывая себе не забыть вечером отнести Лизе гречки. Больно уж ее Афанасий любит гречневую кашу.
Дома Мария открыла газовый баллон, зажгла плитку, подогрела чай и съела кусок хлеба с маслом. После начала чистить рыбу. Кислое тесто на пирог у нее было уже готово — заквасила еще утром на вечерние оладушки.
Она легко ходила по комнате — половицы тоненько поскрипывали, у ног терся серый пушистый котенок; она все думала о муже и ругала его за то, что снова весной мок в грязи, простужался в кошарах, а годы-то уж не те — к земле клонит, плечи обвяли и столько морщин высыпало. Только он все бодрится. А чего бодриться, если ведро воды корове трудно поднять? Шевелится в груди немецкий осколок. Да так, что иногда Василий Иванович долго лежит, как снулый линь, и жует ртом воздух, а потом отходит, снова возится с овцами, коровами. В квартире у них застарелый запах йода, карболки.
— Что же это я? — подхватилась Мария. — Он и поесть-то ничего с собой не взял.
И она представила, как Василий Иванович, умаявшись за день, ляжет спать где-нибудь в летнике, голодный, с ноющей болью в пояснице и ногах и думающий длинные думы о прошлом, о теперешней своей колготной жизни, в то же время прислушиваясь к разбуянившемуся в груди осколку. Мария начала укорять себя за черствость и равнодушие к мужу, появившиеся с годами от его неуживчивого, неспокойного характера. А было время, когда любила она его горячо и бездумно; в теплые, ласковые ночи уводил он ее за деревню, за тихую речушку, в прилужья. Как коротки были те ночи, как хорош он был с нею, истосковавшийся по женской ласке, и как жалел он ее, нежил.
Тут Мария встряхнулась от задумчивости, засуетилась: «Испеку вот пирог, отнесу сама, а заодно оболью-ка сладким чаем три-четыре бутылки, дорогой рассую по муравейникам. За ночь полные наползут. Завтра баньку справлю, пусть ноги попарит, может, и полегчает».
