В чаще дендрария было так темно, что я усомнилась, удастся ли мне найти выгруженную вором кладь. Если бы я не задела штаниной пластиковую обертку, издавшую от прикосновения характерный сухой шелест, то, наверное, еще битый час рыскала бы вдоль тропинки. Но, едва услышав шуршание, я тут же встала на четвереньки и принялась шарить вокруг себя.
Вскоре я обнаружила, что пластиковая упаковка не была цельной, а состояла из двух вместительных мусорных пакетов, внахлест натянутых с обоих концов на нечто непонятное поверх другой, широкой и мягкой обертки, опоясывавшей все это посредине. Я потыкала в сверток — под мягким слоем угадывалось что-то твердое, неровное, до ужаса напоминавшее ребра.
Я закусила нижнюю губу, чтобы ненароком не вскрикнуть, и некоторое время молча боролась с всепоглощающим желанием вскочить и бежать куда подальше. Однако несколько глубоких вдохов помогли мне преодолеть себя. Я укрепилась в мысли, что осуществить необходимое мне все равно придется, но не могла решиться действовать в кромешной тьме.
В кармане ветровки я нащупала узкий легкий цилиндрик. Этот мощный точечный фонарик сразу приглянулся мне в «Уол-март».[2] Не вставая с корточек, я немного переместилась, заслонив собой то, что лежало на земле, от окон жилого здания, и лишь тогда включила фонарик.
Я даже рассердилась на себя, заметив дрожь в руке, которой отодвигала края пластиковых мешков. Я развела их примерно дюйма на четыре и замерла, увидев перед собой порядком застиранную, разорванную мужскую рубашку в оранжево-зеленую клетку. Ее нагрудный карман, очевидно, где-то за что-то зацепился, поскольку отошел по шву, а один клок был даже выхвачен, как говорится, с мясом. Рубашку я сразу узнала, хотя в последний раз, когда она попадалась мне на глаза, никаких повреждений на ней не было и в помине.
Я еще немного задрала мешок, обнаружила руку и пальцами нащупала запястье — то место, где чувствуется пульс. Промозглой ночью я сидела на корточках посреди запущенного парка в Шекспире, держа за руку мертвеца. На пластиковых мешках в избытке остались мои отпечатки.
Через сорок минут я уже сидела в своей спальне. Наконец-то я чертовски устала. Я успела стащить с трупа мешки, установила личность умершего и полную невозвратимость его к жизни: ни дыхания, ни сердцебиения. Затем я выбралась из парковой гущи, зная, что оставляю за собой следы, но избежать этого было не в моих силах. Мне ни за что не удалось бы уничтожить улики своего вторжения в дендрарий, и на обратном пути, по моему разумению, их тоже сохранилось предостаточно.
