Наконец пакет был исчерпан, она бросила его, обессилевшего, на стул, но он настолько обессилел, что не удержался и слетел вниз, тихо и без последствий, как иная пропащая душа. Судьба его предрешена, через несколько дней мы вновь придадим ему форму, наполнив мусором, и выбросим.
— Счастья какого-то не хватает, то ли тебя мало, то ли меня слишком много, не могу понять. Настроение мрачное, даже от погоды не зависит, — остановила она бесконечный бег своих зрачков, глядя на меня.
— Даже когда солнце? — Я взял с подоконника старую газету, чтобы завернуть туда свои глаза.
— Прежде нужно, чтобы меня любили, а потом уже солнце и прочие светила, — бросилась она в окно всем своим видом, будто собиралась исчезнуть как вид.
— А моей любви тебе недостаточно?
— Да где она? Меня не покидает ощущение, что ты никого не способен любить как следует.
— А как следует?
— Хотя бы как я тебя.
— Давай чаю выпьем… И все пройдет, — скомкал газету и отправил вслед за косточками.
— Думаешь, обычная летняя депрессия? — поставила она на огонь чайник и открыла буфет, чтобы достать чашки.
— Конечно, у меня тоже такое бывает, только по ночам. Лежу рядом с тобой и думаю: зачем живу, зачем лежу, потом обниму тебя, возьму в руки грудь или бедро, и сразу легче становится. Не зря.
— Я понимаю, что женщинам никогда не будет хватать мужчин и наоборот. Даже если у них все схвачено. Может, поэтому у меня возникает такое впечатление, что ты не со мной, со мной только твое тело, знакомое, но уже бесстрастное, вялое и ленивое. Мне все время приходится тебя тормошить на подвиги, — Фортуна вытащила из буфета, помимо чашек, вазу с конфетами и печеньем.
— Женщине мало подвигов, ей нужны преступления.
— Вот именно, а если нет ни тех, ни других?
— Тогда вся надежда на любовь.
— Возможно, любовь и делает людей ограниченными. Сначала они начинают себя ограничивать в друзьях, в общении, во внешнем мире, потом в самом себе. В конце концов — даже в сексе.
— Но ведь оргазмировать все время невозможно. И это может надоесть, — чувствовал я, как кот под столом играется с моей ногой. — И это может войти в привычку.
— Я бы хотела иметь такую.
— Скорее всего, она уже у нас есть. Мы знаем, где скрипнет кровать, как, когда и с кем. Ты знаешь всю мою подноготную, — посмотрел я на свои ногти и заметил под одним какую-то грязь.
— А мне все чаще кажется, что я совсем тебя не знаю, — насыпала заварки и залила она маленький чайник кипятком.
— Нет, это я себя не знаю, а ты меня знаешь прекрасно, я же как на ладони, — попытался я вытащить грязь другим ногтем.
