Правду люди бают — неспокойно стали вести себя башкирцы. Ватагами собираются. Имагула что-то давно не видно, а то бы спросить можно было.
Конторщик жирный шепчет:
— Башкирцы, они кто? Басурмане, креста на них нет. Отца-мать могут продать. Намедни ко мне вваливается знакомый, без спроса берет, мое-то и берет. До перины добрался. Я ему толкую: «Пошто разбойничаешь? Ты мой хлеб-соль ашал? Ашал. А разбойничаешь». А он мне, басурман-то: «Я твой хлеб-соль ашал, я это помнил. Завтра придем и разом голова кончаем».
Яньке так и хотелось пройтись кулаком по упитанной роже конторщика, но потом запорют насмерть. Янька ему только зло возразил: «Все врешь, гусиное перо! Не трогал тебя башкирец!»
— А ты нишкни, беглый! Не твоего ума дело!
«Надо бы тебя пощупать, ну погоди», — подумал Янька и не стал пререкаться с ярыжкой. Опасно. На конюшню может отправить, а там кнутов попробуешь!
Стоит Янька на карауле, ежится от холода, бьет себя по бокам, чтоб согреться. И вдруг слышит конский топот. Может, ослышался? Нет, двое никак скачут. Кто бы это мог в полночную пору по лесу скакать? Хотел крикнуть во весь голос: — Эй! Кто там?
Побоялся. Двое на конях возле стены, недалеко. Разговаривают. Башкирцы. Янька понимает их язык. Прислушался и обрадовался. Один голос принадлежал Имагулу. Чего это он по ночам? Да еще на коне, на чьем же?
— Здорово, Имагул! — сказал Янька. — Пошто по ночам разъезжаешь?
— Салям, Янька! Айда к нам, говорить мало-мало надо.
У караульного на полатях всегда есть веревка, мало ли для чего понадобиться может. Привязал конец покрепче и спустился по веревке вниз. Поздоровался с башкирцами, хлопнул Имагула по плечу:
— Где ты пропадаешь, друг?
И только теперь приметил, что у Имагула на поясе кривая сабля, а за спиной лук.
— Живем-гуляем, — улыбнулся Имагул. — Айда с нами!
— Не, — покачал головой Янька. — У вас кони, сабли, а я не умею. Где ж ты, друг Имагул, коня достал?
— Бай взаймы дал, — усмехнулся башкирец.
— Оно и видно!
— Скоро сюда царь приедет, жди, Янька.
— Коли придет, примем. Царя посмотрим. В жизнь не видел царей.
— Солдат нет?
— Откуда им взяться, Имагул?
— Ладно, прощай. Ехать надо.
— Прощай, Имагул.
Башкирцы ловко вскочили на коней и исчезли в лесном мраке. Янька забрался на свое место, положил веревку на место.
Прошло совсем немного времени, как была у Яньки встреча с Имагулом, а жизнь на заводе круто изменилась. В новый 1774 год остановились кыштымские заводы, заволновались работные люди. К ним проникли гонцы от пугачевского полковника Белобородова. Из уст в уста передавался царский манифест. Янька слушал и от радости руки потирал. Манифест обещал вольность и свободу, награждал крестьян «владением землями, лесными, сенокосными угодиями и рыбными ловлями», освобождал от «прежде гонимых от злодеев дворян и градских мздоимцев — судей крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощениев».
