— Ну что, пора? — спрашивал он меня тихо, щурясь и вытягивая свою худую шею.
— Живее, или всё пропало! — сказал я, быстро вставая, одушевившись приливом какого-то отчаянного чувства. Мне чудилось, что уже не о чем больше помышлять, что всё равно не спасёшься, и надо только погибнуть с честью. Перекрестившись, я бросился вперёд, широко размахнувшись своею пикою, Ильюша бежал за мною. Я не видал хорошенько ни крепости, ни сада, ни братьев… В глазах стоял какой-то горячий туман, точь-в-точь как иногда бывает в каком-нибудь страшном сне; и в этом тумане мерцали фигуры в белых рубашках, босые, белоголовые, с поднятыми дубинами. Я не понимал, что именно я должен делать, с какой стороны напасть, откуда отрезать, куда гнать — я бросился, нагнув голову, в кучу мелькавших передо мною белых рубашек, как бросаются в волны в минуту смертельной опасности, и почти зажмурясь, стал разить направо и налево, проникнутый всё тою же отчаянною мыслью — что нам не победить, что надо хоть пасть с честью. Не знаю, что делал Ильюша, что делали братья… Помню, что тяжёлый удар переломил пополам мою пику, жестоко ушибив мне правую руку; что я не мог скоро выхватить из-за пояса свой меч, что кто-то схватил в эту минуту меня за шиворот и хотел бросить на землю, потом отчего-то крикнул и пустил, потом я крикнул и наткнулся на что-то, потом я опять стал махать мечом; по мечу кто-то больно бил; все кричали, все толкались, и наконец я побежал по куртине, преследуя те же белые фигуры, рассыпавшиеся в разные стороны.
«Ура! Ура!» — слышались задыхающиеся голоса братьев, и я сам кричал на весь сад: «Ура! Ура!».
* * *
Петруша опоздал одною секундой. Когда он, бледный и запыхавшийся, прибежал к крепости и одним прыжком бросился через ров на стену, остальная ватага уже рассыпалась по саду, спасаясь в ров и в осинник, кидая по дороге свои дубины. Кроме меня и Кости, все братья были ещё у крепости. Петруша вскочил на гребень стены и взмахом руки бросил с неё Сашу, смело его встретившего, вниз головою… В один миг он был внутри насыпи и кричал безумным голосом, махая шапкой: «Сюда, сюда! Ура, наша взяла!..»
Но это был его последний победный крик. В жару приступа он ни разу не оглянулся на сопровождавших его мальчишек, отборный отряд которых он назначил для нанесения решительного удара. Из четырёх только двое добежали с ним до крепости.
Аполлонка с Гришкой, заметив издали бегство и вопли своих соратников, юркнули в вишни, из вишен в ров, изо рва на выгон — и пустились бежать во все лопатки к клеткам. Сенька и Васька одни следовали за своим вождём. Но когда, подбежав к валу, Васька догадался, что всё кончено, и когда потом Ильюша, стоявший за антоновской яблонкой, пустил ему прямо в глаз крепким зелёным яблоком, то знаменитый наездник клеток с плачем повернул тыл и, закрыв глаз ладонями, бросился вскачь через куртину. Сенька был повален и скручен прежде, чем мог подумать о бегстве… Атаман грозным голосом сзывал теперь всех нас, ругаясь от нетерпения. Он изнемогал в одинокой борьбе с Пьером, который, сбросив Сашу, с неистовою быстротою ринулся на Бориса, остававшегося единственным защитником внутренней позиции. Они мяли и метали друг друга так страшно, что мы, вскарабкавшись кругом на стены, с замиранием сердца следили, как подымалось то Пьерово, то Борисово туловище, как кряхтели и мычали они, силясь сдавить друг другу рёбра, как относило их от одного угла ямы к другому. Как тут помогать? Ведь они раздавят меня, как только спустишься к ним вниз!.. Пьер был совершенно свеж и страшно разгорячён; атаман наш, напротив того, сильно утомлён первым приступом.
