— Что ж, дедушка, солдат ведь на то пошёл: либо сена клок, либо вилы в бок! А всех не перебьёшь: войска у царя много, просто, бывало, едешь не обминуешь, конца тебе краю нет.
— Турку-то, поди, пуще всего били? — снисходительно вмешался Иван Николаич, даже не поворотив своей головы.
— Да! И турки валятся, и наши падают… — отвечал кавалер с улыбкой, подмигивая присутствующим.
— А нашему-то, я думаю, больше водка помогает, — глубокомысленно рассудил дед Потап.
По-видимому, все согласились с этим замечанием, потому что никто ничего не возразил. При наступившем глубоком безмолвии слышен был только дрожащий гул пламени, бежавшего вверх из трубы, да трепетанье неплотных ставень, шатаемых неугомонною вьюгою, которая, устав беситься по пустым холодным полям, врывалась по временам в узкие проулки села и неслась через них как дикий конь, неистовым ржанием и топотом оглашая ночной воздух. Но хотя сердце наше ещё инстинктивно замирало при её злобных стонах, слишком нам памятных, однако мы без робости думали о прошлых ужасах, чувствуя радостную безопасность в этой жарко натопленной избе, среди этой свежей соломенной груды, рядом с пылавшей и блестевшей от зарева печью. Тщетно рвалась к нам седая ведьма, мучившая нас так долго в снежной степи, тщетно царапалась и стучала она в окна, словно требуя нашей выдачи и плача от бессильной злости… Мы не боимся её и не дадимся ей, с нами теперь тепло и свет, и добрые люди и Божьи иконы под святыми лампадами.
— Добро здравствовать, хозяин и хозяйка! Бог помочь честной компании! — приветствовал всех наш извозчик Степан, входя вслед за Аполлоном в избу и кланяясь на три стороны после обычных крестных знамений. Старый дед ответил ему тем же, бабы молча поклонились, молодой купчик проговорил: «Наше вам»; только Иван Николаич сидел неподвижно, как истукан, тараща на вошедшего бессмысленные оловянные глаза.
— Что, барчучочки мои махонькие, согрелись? — весело обратился к нам извозчик и, присев на корточки с такой дружелюбной улыбкой, так осторожно обмёл наши плеча. — Ишь, притулились как к огоньку, да к соломе… Словно вот два орешка в скорлупке. Небось, теперь вам тепло, паренята! А то было я, дурак, совсем вас заморозил. Ну, да теперь отдышите, ничего.
Он ласково погладил по голове сначала меня, потом брата своею широкою тяжёлою ладонью.
— Эка, мужлан, куда лезешь! — грозно вскрикнул Аполлон. — Что ты места-то своего не знаешь? Тоже с лапами своими мужицкими суётся; небось, они у тебя с Покрова не мыты, а ты ими за господ браться смеешь! Ах, дура, дура, вот уж подлинно неуч, однодворец!
