— Да ведь это они к нам с того света глядят. Там уж тот свет пойдёт! — объяснил Аполлон догматически и махнул рукою в вышину. — Только знаешь, что я тебе скажу, брат извощик, об этих делах, что вот о покойниках, что о привиденьях разных, не резон в ночное время говорить: ведь бес лёгок на помине! Я было и сам разок за этим хорошо попался. С охоты это мы под Аспос-праздник с мельником молодым ворочались, на тяге до поздней ночи, вплоть до месяца простояли понапрасну, валшнепа поджидали, ну и припоздали. Дерёмся себе через олешник по-над самым по-над бережком; и даром что месяц, а в лесу такая темь, что в речку обступаемся, а её самой не видим, мрак это в ней непроглядный засел, туман, ничего не видно. Только слышим, погуживает себе гудочком, по камушкам перебирается… А идёт она у нас, надо тебе сказать, преглыбоко в земле, пренизко, так под берег и роется. Всю это её ольхой заглушило, заполонил камыш, иной день и солнушко, может, туда не доберётся. Оттого, должно, и вода в ней такая студёная завсегда держалась. Ну, идём мы себе с ружьями, а мельничонок и вздумай мне, не хуже вот как я тебе, про леших истории разные расписывать. «Я, говорит, дяденька, сам тут в олешничку деда водяного два раза видал. Ну дубу, говорит, сидел, лыки плёл». И весь это вид его мне представлять стал: «В шляпе, говорит, там в поярковой, в фартуке кожаном». Я, признаться, тогда и посмеялся ему, не поверил. Какому, говорю, тут водяному быть: тут место жилое, прохожее, и барские хоромы недалеко. А ведь леший, говорю, труслив; сам норовит от человека уйти. И не успел это я всего досказать, а мельничонок вдруг как шарахнется назад, да как закричит: «А гляньте-ка туда, дяденька!» Поднял это я глаза, смотрю, прямо перед нами, как рукой подать, пенёк дубовый стулом таким над речкою свесился, молоньей обожжён… И весь это лес тёмный-претёмный, а он один как днём виден, месяц на нём, значит, играет… А на пеньку ведь сам и сидит, просто как по портрету! Старичком таким старым, рубашка на ём белая, борода седая по колени, и шапка, точно, поярковая. Сидит да бороду себе пальцами тихонько расчёсывает; на месячном лучу, видно, погреться из воды вышел… Я со страстей прямо хвать за ружьё, курок на него взвёл. Обернулся это он сейчас, глянул на меня, словно мышь какая, сверкнул вдруг пылью перед глазами, да как полохнулся в воду, не хуже утка большая, так нас всех и обдал водою! А сам сейчас в тростнике под берег ушёл… Только круги от него по воде заходили.
