Хотя во Всеволоде Глущенко временами и оживал этакий «кавалергард и дворянин», однако даже он не смог бы сейчас упрекнуть Лодьку в нечестности. Трубки были военным трофеем, законным призом (и, к тому же такой мелочью по сравнению с общим весом!). Если медь принадлежала жулику — тут вообще нет вопросов. Если это ребячья добыча, пусть скажут спасибо, что им вернули находку в целости и сохранности. Почти…
Кроме трубок, Лодька прихватил прямоугольную печать, на которой прочитал поставленные задом наперед буквы:
ТЮМЕНСКОЕ ДОБРОВОЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО
СТРАХОВАНIЯ ОТЪ ПОЖАРОВЪ
И НАВОДНЕНIЙ
Кроме этих букв на печати был якорь в кружочке и мелкие цифры на вертящихся железных роликах.
Борька, жалеющий, что не усмотрел для себя такую интересную вещицу, завладел медным узорчатым шариком — похоже, что головкой от пресс-папье…
Потом они укрыли тяжеленную сумку в прежнем тайнике, и Лодька добросовестно спрятал под железный лист ее клеенчатую ручку…
Иностранные языки
Чтобы закончить историю с золотой рыбкой, надо забежать вперед.
Конечно, Лодька и Борька соорудили мозаику. У Борьки в кладовке нашелся кусок текстолита, из него выпилили прямоугольник размером с развернутую тетрадь. Ацетоном наклеили на него подогнанные друг к дружке кусочки пластмассы «морских» расцветок — это были волны и штормовое небо. На них поместили желтый берег с коричневыми «камнями», а на краю берега — сложенную из разноцветных квадратиков и треугольничков фигурку старичка. У него была голова с круглым носом, белым клинышком-бородкой и седыми, разлохмаченными ветром волосами. Вскинув голову, старик выкрикивал жалобную просьбу Рыбке. А выпуклая желтая Рыбка смотрела на него с высокого гребня волны: «Не печалься, ступай себе с богом…»
Закончили работу, отдышались от ацетона (дело было в комнате у Борьки), полюбовались.
— Хоть на выставку, — заявил Борька без лишней самокритики. — Или повесить у себя. Если бы не Матвей Андреич…
Готовую работу вставили в рамку. Ее, подходящую, заранее отыскали в Борькиной кладовке и заново покрыли лаком.
— Мам, смотри! Шикарно, да?
Софья Моисеевна вдвинулась в комнатку на вечно больных, опухших ногах. Согласилась ровно-жалобным голосом (тон этот — от привычки к постоянным жизненным бедствиям, одним из которых был Борька):
— Красиво, ничего не имею против. Только запахов тут вы напустили вашим клеем…
— Щас развеется… Мы это в подарок Матвею Андреичу!
Софья Моисеевна отозвалась все так же печально:
