Настроение передалось всем офицерам, многие из которых служили вместе с комбатом в одном полку и одном гарнизоне. Разлив водку, чокались алюминиевыми кружками, стаканами. Пили, вспоминая свои семьи, желали Александру Николаевичу и его детям, жене, приславшим этот нужный и своевременный подарок, всего самого доброго. В палатке стояли несколько одно- и двухъярусных солдатских кроватей. Не раздеваясь, я прилег на одну из них. Очень хотелось спать, но сон был каким-то тревожным, тяжелым. В голову лезли разные мысли. Было холодно. За столом все еще сидели, вели разговоры.
— Юра, ты в курсе, что твои партизаны тоже завшивели? — спросил комбат командира роты.
— В курсе, товарищ майор. Только как здесь не завшиветь, если не помыться, не побриться. К тому же они ехали на сборы, как на прогулку: многие ничего с собой не взяли, думали, что их всем обеспечат здесь, другие, пока сюда добирались, распродали все, что можно было, поэтому так и получилось. Хотя я вот, кажется, и моюсь, и бреюсь, и за собой строго слежу, а все равно — полюбуйтесь.
С этими словами он запустил руку под поясной ремень, пошарил там рукой и, вынув ее, раскрыл ладонь для общего обозрения.
— Ничего себе! — раздался удивленный голос.
Из любопытства я тоже подошел к столу. Офицеры рассматривали что-то маленькое, бело-серенькое, наподобие жучка.
— Это бельевая вошь, — пояснил ротный. Потом вновь сунул руку и опять достал такую же.
Я был шокирован. По меркам службы в Союзе командира подразделения за вшей у солдат давно привлекли бы к строгой дисциплинарной, а то и партийной ответственности. Там бы это событие расценивалось на уровне чрезвычайного происшествия. А здесь все как-то спокойно, буднично и как бы между прочим. И комбат не ругал ротного, и разговор тут же переключился на другую тему. Застолье продолжалось, и словно не было только что увиденных кровососущих паразитов, с которыми мы, как показало время, не расставались весь период службы в той стране.
Я не знал, как я должен был вести себя в данной ситуации. По должности я обязан был хотя бы упрекнуть ротного, посовестить его, но не молчать. А я смолчал. За какой-то час-другой пребывания в палатке я понял одно: что жить и работать теми методами, к которым мы привыкли в Союзе, нельзя, что здесь все по-другому. Как? Я пока не знал. Наверное, исходя из встречи и разговоров с офицерами, поведения самого командира батальона. При знакомстве он произвел на меня впечатление думающего, требовательного и порядочного человека. Сначала я, как негатив, отметил тот факт, что комбат запросто предложил всем распить привезенные ему несколько бутылок водки. Однако в ходе застолья, да в дальнейшем, убедился, что даже за столом офицеры относились к майору Пархомюку уважительно, с положенной долей офицерского такта и воспитания. И с кем бы по должности и воинскому званию мы ни встречались в будущем за столом, никому не давалось права злоупотреблять этим фактом. Комбата уважали, но никто и никогда не пытался спекульнуть на этом, делая себе из этого какую-то выгоду или послабление по службе. Во всем и всегда была мера. Но тогда, в темной и грязной палатке, я не стал делать поспешных выводов.
