Побывавший во владениях Семенова недавний сотрудник адмирала Колчака пометил в дневнике: «Чита — недурной городок в горах, сухой, свежий воздух, ясно. Чувствуется японское «влияние». То и дело проходят по улицам маленькие солдатики с маленькими красными погончиками, с красными кантами на фуражках. То там, то сям болтаются белые флаги с красными кружками посредине. Говорят, японцы очень хорошо относятся к населению, и можно видеть, как они на улицах снабжают конфетами и подарками русских детей».
Советской власти на Дальнем Востоке больше не существовало. И во всем регионе жизнь радикально переменилась. Люди, бежавшие из Москвы, ощущали, что за Байкалом царство большевизма закончилось, и впервые за долгое время могли свободно вздохнуть.
Впрочем, иногда власть брали форменные бандиты.
Бывший начальник конно-радиотелеграфного отделения вахмистр Михаил Васильевич Яньков был избран начальником 1-й Забайкальской казачьей дивизии. В Чите стал начальником военного гарнизона.
— Хорошая штука революция! — радовался Яньков. — Воля! Власть! Буржуи хорошо пожили. Хватит с них! Теперь пусть они забудут об этом. Я от них постепенно отберу деньги и добро, которые они с народа награбили, и отдам тем, кому положено, — своим ребятам. Пусть теперь они хорошо поживут, повеселятся, вздохнут.
Он с товарищами взимал с горожан контрибуцию, которую присваивал. Его избрали заместителем председателя военно-революционного штаба Читы, и ему подчинялась милиция. Он попытался захватить власть в городе, но это ему не удалось. По требованию не любившего его Григория Семенова Янькова предали суду военного трибунала.
4 сентября 1918 года уссурийские казаки атамана Ивана Павловича Калмыкова вошли в Хабаровск. 18 сентября амурские казаки атамана Ивана Михайловича Гамова, правого эсера и депутата 4-й Думы, заняли Благовещенск.
Атаман Иван Калмыков намеревался стать священником, да помешала необузданность нрава. Ушел на Первую мировую, воевал храбро, но казаки изгнали его из полка за рукоприкладство. Весной 1918 года он сформировал Особый казачий Уссурийский отряд.
Расстреляв одного из казаков за сочувствие большевикам, Калмыков распорядился:
— Дабы этот микроб не нашел себе приюта в войске — дом сжечь; лошадей реквизировать, имущество продать и деньги представить в станичное правление в пользу пострадавших от большевизма и Красной армии.
«Мы считали Калмыкова уголовным преступником», — вспоминал один из колчаковских министров. Был ли атаман прирожденным садистом? Он прошел через одну войну, вернувшись домой, угодил на другую. Сейчас это назвали бы посттравматическим синдромом. Это, естественно, не оправдывает ни Калмыкова, ни его контрразведчиков. Но кое-что объясняет.
