— Шпрехаешь?
Юрий покраснел:
— Не очень, батя.
— Зря. А мне на фронте этот язык вот как требовался. Теперь-то для дружбы необходим, а тогда, бывало, заместо оружия.
Юрий оживился:
— Как это?
— А вот так. В разведке без знания языка ты что глухой. И толку от такого разведчика — ноль без палочки. Хоть в самую ставку к Гитлеру заползи, слушай, а ничего не узнаешь. Вот и на сандомирском плацдарме… Получили мы задачу разведать, какие части перед нами. Командир разведроты приказывает: два дня даю сроку — изучить «разговорник»… Это у нас такие блокнотики были на первый случай, как «языка» захватишь. Из какого полка, дивизии, ну и все прочее. Над головами снаряды, мины свистят, а мы в траншее друг друга гоняем, экзаменуем, натаскиваем. Командир обещался лично проверить. Ну а с ним шутки плохи: не вызубрил — не пойдешь в поиск. А кто такое перенесет? Тогда я и пожалел, что в молодости, когда память покрепче, не изучал… На войне доучивал.
Больше отец ничего не сказал и вышел.
… Впервые за свою безмятежную жизнь Юрий не мог заснуть. Не потому, что ему нездоровилось. Наоборот! Он ощущал необычный прилив физических сил и радость победы, одержанной на тренировке над борцом-перворазрядником… Юрий не мог заснуть от неясного, беспокойного ощущения тревоги за отца — всегда такого сурового, овеянного давней, могучей силой, отца, который носил на груди Звезду Героя, и вдруг — отца растревоженного и грустного… И не он ли, Юрий, причина этому?! Да вообще-то, что он, Юрий, знает о своем отце, о котором писали фронтовые газеты, перед которым и теперь рабочие при встрече торопливо сдергивают с головы кепки и в их глазах загорается радость? Юрий сам видел это не раз, когда отец брал его на завод. Но только ли этот почет за прошлые, военные, заслуги отца? И все ли он понимает, Юрий?
Сын не знал, что такую же беспокойную ночь провел и его отец.
Григорий Афанасьевич перебирал в памяти день за днем. Конец войны. Радость победы. И — первые послевоенные годы. Трудные, напряженные. И вот — Юрка. Первенец. Смешной, розовый. А после? С работы — домой.
Из дома — на работу. А Юрка рос! Однажды сидели в сквере. Сын попросил рассказать о войне, как воевал отец. А он? Он почему-то заговорил совсем о другом. Вспоминая об этом случае, отец упрекал себя за то, что ушел от очень важного, нужного разговора. И так вот всегда! Все ему казалось, что Юрка маленький и что эти его вопросы и разговоры о долге, о подвиге — все это еще впереди, когда сын подрастет. Потом появились младшие. Но было ли у него истинное сближение с Юркой, со старшим? Это так называемое духовное родство? И что знал сын о его детстве, детстве своего отца?
