— Ригас, ты не спишь?
Задумавшись, я позабыл о Дангуоле, а ведь между тем это она, растормошив ночь, заставила меня с омерзением вспоминать о позавчерашнем.
— Сплю. С открытыми глазами.
— Можешь серьезно? Я не шучу. Уезжаю.
И без слов ясно, не шутит. Высокие сапоги, полупальто под кожу, круглый, как шлем мотоциклиста, поблескивающий искусно уложенными завитками парик вместо взъерошенного гнезда, над которым мое воображение разметало встревоженных птиц, — что же еще это могло значить? Разочаровалась в сыне, в муже, к плечу его так редко доводится теперь прильнуть своей маленькой головкой, которую нахлобученный парик делает еще меньше?
— А… Ключа не увези.
— И это все? Больше ничего? — От неожиданности Дангуоле даже присела, но тут же вскочила. — Ключ на подоконнике в кухне, и расчетная книжка там же, не забудьте за квартиру заплатить.
Я молчал, ожидая продолжения, она с рюкзаком в руке поднималась на цыпочки, чтоб казаться выше, решительней. С вечера все зевала, глотала нембутал вперемежку с валерьянкой, и вот — как пружина… Что ей, видение какое-то во сне было, и вот бросилась догонять его? Или, подчиняясь неведомому зову, очертя голову несется куда-то, как семнадцатилетняя? Задумала совершить некий вольт, перед которым померкнут предыдущие? Я все больше дивился ей, все сильнее ощущал нашу схожесть; если уж на то пошло, следовало бы мне самому уложить ее рюкзачок, а не втихомолку подсказывать ей разные ходы… Что я сызмала, вначале неосознанно, презирал в этой женщине, так это необдуманные сальто-мортале ее действий и мыслей, которые смущали мой душевный покой. То и дело приходилось смотреть на нее, словно на какой-то световой эффект, неизвестно, на каких физических законах основанный и потому неповторимый. Теперь же, вдоволь налюбовавшись тупой мордой Виктораса, на которой интеллект отпечатал единственную морщинку, я чуть ли не с восхищением глядел на приятное и умное лицо Дангуоле, одухотворенное новой идеей. Пусть эта идея испарится от первого же утреннего луча или царапанья отцовского ключа в двери. А уж тем более рассыпался бы весь ее замысел, скажи я хоть словечко поперек. Да, у меня были такие слова, я держал их, как камень за пазухой. Не заикнется о том треклятом золотом браслете — смолчу.
— Я все взвесила. Меня ждут в экспедиции. Я просто обязана, сын… Не могу, и все!
Слова-то какие! Небудничные и не ко мне обращенные, к тем — непонимающим, завидующим, их, может, и в помине нет, выдумала себе враждебно кишащий муравейник. «Экспедиция» — можно подумать, не местных киношников в захолустный городок занесло, а исследователей на Северный полюс, и она, Дангуоле Римшайте-Наримантене, летит спасать затерявшихся во льдах людей.
