Дательный. Кому? Чему? Что мы могли дать друг другу? Уже не имеет смысла выписывать счета, предъявлять векселя к оплате, винить друг друга. Векселя просрочены, вино превратилось в уксус.
На винительном падеже мы и расстались. Кого? Что? Кого винить? И что теперь винить?
Теперь каждый творит жизнь самостоятельно. Кем? Чем? Собой, конечно. В уксусе можно мариновать грибы, огурцы, да и много другого полезного, все это будет храниться долго, за зиму уж точно не испортится. Можно попробовать сохранить друг друга… если это кому-нибудь нужно…
Предложный падеж. Падеж для предложения… Хотя бы для предложения руки и сердца. Где рука, где сердце? Сердце, видимо, на руке. Ведь его же надо вынуть и протянуть, ах да, еще и протереть. Оно должно блестеть и гореть. Вспомни сердце придурочного Данко, где только такого откопали. Да-да, оно горит, оно сияет. Сияй, мой сумасшедший бриллиант. У-у-у, я знаю такие бриллианты, в детстве у меня было целых два изумруда размером с кулак. В нашем городе только у меня были такие изумруды. Каким великим богатством обладал я… это были два кристалла медного купороса, которые я вырастил после того, как прочитал книжку с интригующим названием «Юный химик».
В нашем городе были «химики», но далеко не юного возраста. В старом уголовном кодексе имелась такая мера наказания как исправительные работы, их и называли химией. Это была и отдельная мера наказания — для мелких преступников, а также использовалась как более мягкое наказание для хорошо себя ведущих зэков. Раньше, видать, осужденные к исправительным работам участвовали в строительстве химических производств, это был своеобразный пережиток ГУЛАГа, вот отсюда — химик. К тому же само слово «химик» имеет оттенок — хитрый, жучара. Не знаю, какими они там были жучарами, но у нас они трудились грузчиками в речном порту. Режим у них был бесконвойный, но после работы возвращались в спецкомендатуру и проводили ночь в общежитиях за колючей проволокой.
Два кристалла медного купороса на ладони — вот мои изумруды, вот мои бриллианты. Не вороти нос, я их растил полгода. Это все, что имею, но если тебе нужно было больше, то извини…
Сидим мы на скамейке и строим предложения из слов в предложном падеже. Но какой-то падеж среди слов, будто моровая язва их одолела. Мало, безумно мало их у нас осталось, еще удивительно, как они уцелели. О чем еще? О брюках, о снах, о книгах, о чувствах и предчувствиях, но все это старо, все это было. Слова, как тряпки, как белые флаги над сдавшимся городом, слова, как белые повязки на головах раненых, сквозь которые сочится кровь.
