…И поэтому точно не смогут.
Сильно подозреваю, что в реальности моего дела просто не существует, это такая же фикция, как и предъявляемые мне сроки по обвинениям. Я под защитой корпуса, и Виктор Кампос знает, с кем играет. Дело исчезнет вместе со мною, когда мое тело найдут в вентиляционных шахтах, безо всяких улик, указывающих на его причастность к смерти. Единственное, чего не понимаю: почему, зная или догадываясь об установленных на мне жучках, он так рискует? Нашел способ заблокировать их, что успешно сделал, благодаря чему сеньора де ла Фуэнте до сих пор не примчалась сюда с группой camarrados? Ведь если бы ангелы знали, где я, они давно уже были бы здесь. Или не были бы?
Итак, предварительные итоги. Я сижу в тюрьме, в одиночной камере, лишенный общения даже с другими заключенными. У меня отобрали браслет, навигатор, кое-какие мелкие личные вещи, и, скорее всего, заглушили установленные на мне суперпуперские дворцовые средства слежения. На мои просьбы дать хотя бы маме позвонить вижу лишь каменное выражение лиц надзирателей, один из которых, походя, ткнул меня шокером на малой мощности – чтобы не шумел. Речь об адвокате также не идет – то есть моего дела в официальных базах данных не числится. Продажный (или купленный, как правильно?) комиссар пытается давить, устраивая детский сад, показывая как бы официальные расклады моего дела, очевидно считая, что я – клинический идиот. Остается главный вопрос, на который у меня нет даже примерной версии ответа: что им все-таки нужно?
Это был уже второй допрос за время, проведенное здесь. Сколько его прошло – не знаю, но подозреваю, что больше суток. Все это время я сидел в ледяной камере, продрог до костей и жутко устал – пытаясь согреться, прыгал и отжимался. О сне речь также не шла – какой сон в таком морозильнике? То же и с кормежкой. Кормить меня никто не собирался, видно думая, что у Хуана Шимановского есть способность питаться святым духом. Но еда – меньшая из моих проблем.
Как я выдержал эти сутки – не знаю. Очевидно, ведомый лишь одной мыслью – скоро все закончится – мобилизовал все имеющиеся резервы. Я знал, что это дело рук дона хефе, что я ему нужен, и значит, до бесконечности мурыжить меня не будут. История должна завершиться логическим концом, и чем скорее, тем лучше.
Завершение наступило на утро. Точнее, это было не само завершение, а лишь его начало, маленький и незначительный акт драмы под названием «введение в наши возможности гноить тебя, не марая руки, щенок». Оно проявилось в виде игры с детским названием «Участок», где добренький дядечка в форме рисует, какой он добрый, и что горит желанием защитить тебя от злых дядечек. После же него должен прийти злой, и показать, какой он злой, и что сделает всё, чтобы ты чувствовал себя максимально некомфортно. Но сидя перед комиссаром, я еще не знал об этой увлекательной игре и воспринимал происходящее с иронией, пытаясь не клевать носом и не уснуть от слащавых угроз. После адского холода теплый кабинет следователя сам по себе представал райскими кущами. Из всех возможных мыслей в голове роилась только одна: мама не узнает, что со мной случилось. Единственный любящий меня человек потеряет своего единственного любящего, но такого беспутного сына. И от этого становилось горько.
