Погруженный в раздумье, я не сделал никакой попытки уклониться от весла. Мне было достаточно знать, что я могу освободиться в любую минутку. Кроме того, я был молод и горд и верен клятве мести. Каким-то образом это настроение подходило к тем огромным, вспарывающим воду взмахам, которые совершали лезвия из железа и дерева.
В работе с веслом ваше тело принимает участие от лодыжки до паха, от паха до черепа, только ступни отдыхают, да и то не всегда. Мальчик, приставленный к веслу, когда он еще растет, освободится — если только он когда-нибудь освободится, — с телом жабы — обширной грудной клеткой и короткими и толстыми шлепающими ногами гоблина. Тут и там в Бар-Айбитни вы можете видеть таких людей, выживших после кораблекрушения или пиратского налета.
Тяжелый труд был мне нипочем. Я мог бы один держать это громадное весло, да еще и размахивать им, что я позднее и сделал.
В этот момент подошел успокоитель, чтобы проверить мои кандалы. Они были целыми, неповрежденными. Он хмыкнул, отступил на шаг и для забавы замахнулся цепом. Я обернулся и заглянул в его зрачки.
— Знай, собака, как подбирать змей.
В его глазах молнией мелькнул страх. Он почувствовал, как плетка зашевелилась в руке, и с криком ее уронил.
— Бедный пес, — сказал я. — Заболел. Пойди поблюй, собака, пока не просохнешь.
Он порывисто обернулся и, схватившись за живот, побрел в сгущавшиеся сумерки. Было слышно, как он блюет. Лайо радостно захихикал. Почуяв непорядок, у моего локтя материализовался еще один успокоитель.
— Дай мне воды, — сказал я. — Воды, ради твоего бога.
Он ухмыльнулся, посмотрел мне в глаза и собрался ударить меня, но вместо этого полоснул себя по лицу. Он вскрикнул от боли и упал на колени. — А теперь ты дашь мне воды, — сказал я и положил руку ему на плечо, продолжая легко грести другой рукой. Он убрал руку от поврежденного лица. — Воды в чашке.
Он уполз и вернулся с железной чашей, его собственной, наполненной водой пополам с пшеничной водкой. Я выпил и с поклоном вернул ему чашу. Он ушел в свою каюту, очевидно не осознавая боли, хотя был весь в крови. Барабанщик сидел и тупо, не глядя на барабан, отбивал ритм. Выше был надсмотрщик.
Над гребущими рядами сгустилось напряжение. Весло не совсем согласуется с умственной деятельностью; только немногие поняли, что произошло. Тем не менее, по палубе, как новый запах, распространилась скрытая тревога и грозные, беспомощные воспоминания о кровных устремлениях раба — мятеж, восстание, свобода. Безжалостный маятник качнулся в обратную сторону, но никто из них этого не заметил — все укрепляли себя туманной молитвой о переменах к любым богам, которых они еще прощали и почитали.
