Тропинка вывела его к очередной незапертой калитке и на мощеную дорогу, которая огибала унылый зимний виноградник, шла в поле и дальше, к Драконьей горе. Через полмили дорога стала грунтовой, плохой и узкой. Потом она совсем исчезла, затерялась в мёрзлой земле, и рыцарь, не оглядываясь, поехал дальше.
Драхенберг был так велик, что всадник обманулся. Он прибыл к подножию горы в сумерках. Наверх вела тропа, но рыцарь не отважился следовать ей во тьме, среди нагромождения камней и скал. Он заночевал у громадного камня, укрывающего от ветра, скормил коню остаток овса и сжёг последнюю вязанку хвороста. Наутро солнца не было, и рыцарь увидел его только к полудню, поднявшись высоко по склону. Драхенберг молочно белел в своей гордыне и одиночестве. Его вершина сверкала, как царская голова, в короне снегов.
Каменная тропа вывела на ступени. Издалека они казались под стать человеку, но расстояние обмануло и здесь — ступени были чуть ли не в конский рост, длинные и извилистые, нерукотворные, древние, рождённые вместе с горой и миром. Они восходили к зияющей пасти пещеры дракона. Рядом отыскался пологий подъём и вымощенный камнем путь наверх. Уже без особенного удивления рыцарь узнал в кладке верную руку обитателей Драхенланда.
Он направил коня в пещеру без колебаний, поудобнее перехватил копьё и поехал через подземные залы, стремясь на бледный золотой свет, свет тайны, зарево дракона. Пещера сменялась большей пещерой, та — меньшей, и все они были громадны, а свет становился ярче, но не густел. Было не холодно и не тепло. С потолка и пола драконьих чертогов тянулись друг ко другу каменные свечи и срастались, образуя колонны. Рыцарь миновал изумительные колоннады, белые с нежным розовым и золотистым наплывом — как будто бы огонь дракона воплотился в камне.
Увидев наконец дракона, рыцарь не сразу отличил его от скал, не сразу понял, что уже встретился со своим противником, а осознав это, осознал и неотвратимость собственной смерти. Ни одно оружие, которое мог поднять в бою человек, не причинило бы этому змею вреда. Дракон был слишком велик. Громадный, словно белая гора, он так же возвышался надо всем живым, как она высилась над смехотворно низкими горами речного края. Глаза дракона — нет, Дракона! — были котлы богов, в которых плавилось золото и серебро. Седая голова напоминала ледник, и весь он был как исполинская скала, древняя, но крепкая и смертоносная, одарённая иссиня-белыми когтями. Гребень чудовища сверкал в отблеске неземного огня, как на большой реке сверкает в солнечных лучах череда вставших дыбом льдин во время ледохода. Копьё, которое судорожно сжимал рыцарь, вряд ли пробило бы толщу белесой, с серебристой чешуёй шкуры, не говоря уж о том, чтобы пронзить сердце ужасающего гиганта. Рыцарь прикинул, нельзя ли ударить копьём в драконий глаз, но понял, что, во-первых, никогда не добросит копьё до такой высоты, а во-вторых, драконий череп слишком большой. Копьё, ударившее в глаз, до мозга просто не достанет. Теперь рыцарь знал, почему здесь пали уже десятки рыцарей-драконобойцев, сотни воинов и наёмных солдат. И почему никто из них не вернулся из Драхенланда, чтобы предупредить об опасности, например, его самого.
