– Этот звучит как сожаление, мама.
– А что? Это было бы хоть каким-то развлечением.
Девушка пожала плечами:
– Лично я легко обойдусь без оскорблений сумасшедшего.
– Даже преподобного Хопкинса этот злобный чертополох уколол своей ядовитой колючкой, – продолжала Августа. – А вдруг его обвинения в адрес нашего священника не беспочвенны?
– Глупости. Иногда мне кажется, что ты рада этому скандалу, мама. Ты слишком много об этом болтаешь!
Пухленькая, все еще красивая зрелая женщина бросила нетерпеливый взгляд на инвалидное кресло, к которому была прикована последние шесть лет.
– Поселковые сплетни – это теперь мое единственное удовольствие, – парировала она раздраженно.
– Прости меня, – Сьюзен нежно погладила мать по голове. – Я вовсе не хотела тебя критиковать. Но если бы кто-нибудь это услышал, то мог бы подумать, что анонимные письма – дело твоих рук.
Августа ухмыльнулась:
– Хочешь – верь, хочешь – нет, но я рада, что у нас наконец-то что-то произошло: неведомая рука подсыпала острого перцу в наш приторный компот.
Девушка рассмеялась:
– Ты неисправима, мама! А как ты думаешь, кто автор этих идиотских писем?
– Не паникуй, дорогая, это точно не я!
– Я прекрасно знаю это, мама. Ты единственный человек вне всяких подозрений.
Эти слова звучали легкомысленно, ведь если не знать, какой Августа Квэндиш доброжелательный и порядочный человек, можно было бы предположить, что эта еще не старая парализованная женщина от жуткой скуки и затаенной злобы на весь мир бомбардирует соседей грязными анонимными письмами и злорадно наблюдает, как болезненно они на них реагируют.
Августа бросила на дочь быстрый взгляд:
– Это действительно так? Как жаль, однако! Хотя очень глупо полностью исключать меня из числа подозреваемых.
– Знаешь, дорогая, теперь я буду сама относить твои письма на почту.
– Правильно, – заявила Августа, снова приходя в лихорадочное возбуждение, – тем более что и твоя невиновность очевидна, ведь ты уже несколько месяцев не была в Бостоне.
– Верно, но смогу ли я это доказать в случае необходимости?
– У нас тут простаков нет. Понятно, что ты обеспечиваешь мне алиби, а я – тебе. Ничего неопровержимого. Здесь все под подозрением. Это и придает делу особый драйв.
– Ну почему ты относишься к этому эпистолярному террору, как к веселой забаве? Ведь это не игра, а большое зло, которое разрушает наше общество и рвет сложившиеся связи, заставляя подозревать друг друга. Мы не сможем больше жить по-человечески, пока не поймаем этого извращенца.
