— В этом нет надобности. У меня имеются запасные…
— Прекрасно. А сейчас я хотел бы увидеть ту злосчастную комнату, где и происходили те самые чудеса.
— А мы как раз в ней и находимся.
Присяжный поверенный приблизился к выложенной глянцевой керамической плиткой печи и внимательно ее обследовал. Потом зачем-то открыл чугунную дверцу и заглянул внутрь. С особенной тщательностью он осмотрел большую жирандоль.
— Очевидно, именно эта свеча не зажглась? — поинтересовался Ардашев.
— Мы с доктором от страха совсем растерялись, так что я не могу этого припомнить, — призналась Загорская.
Адвокат распахнул окно, внимательно осмотрел раму, затем высунулся наружу, пытаясь что-то разглядеть в самом верху.
— Вполне вероятно, Елизавета Родионовна, что сегодня все может повториться вновь, и потому прошу вас сильно не пугаться. А еще лучше — поменяйте комнату или пригласите сюда кого-нибудь из прислуги… Надеюсь, скоро мне удастся распознать природу этих загадочных явлений, но для этого надобно время. А сейчас я, пожалуй, откланяюсь…
— Клим Пантелеевич, не забудьте чек.
— Благодарю, Елизавета Родионовна.
— Надеюсь и уповаю только на Господа и на вас, — тихо произнесла хозяйка дома и не заметила, что от волнения прикусила губу. В ее глазах читалась тоска обреченного человека, а на лице проступила неясная печать страха. Распрощавшись с адвокатом, она дала указания горничной и выпила порошки. Через большое венское окно ей хорошо было видно улицу и спешащих по делам людей. Поднимался ветер, и его заунывная, простая мелодия была строга и печальна, как траурный марш Шопена. С востока неторопливо плыли антрацитовые облака, заслонившие собой еще недавно чистый небосвод. Запахло дождем. В памяти пожилой женщины проносились года, люди и неясные обрывки прошлой жизни. Неожиданно разразилась гроза и ударила молния. Дом задрожал, будто собираясь рассыпаться на части, и откуда-то сверху донесся противный, нарастающий звук, будто кто-то царапал ржавым гвоздем по стеклу… Испуганная старушка изо всех сил покатила кресло к выходу. Она потянула на себя ручку, но дверь не поддавалась. Шум усилился и превратился в вой, от которого не было никакого спасения. К нему добавилось слезливое оханье и дикое шуршание; казалось, будто тысячи крыс стали одновременно грызть стены. Нестерпимая боль выдавливала наружу глаза и буравом высверливала изнутри мозг. Глухо стукнуло сердце — будто речной булыжник упал на дно. Загорская потеряла сознание.
