Патологическая склочница, решил Адамберг. Которую, возможно, в один прекрасный день найдут с двумя комками хлебного мякиша в горле. Но патологическая склочница была до смерти напугана каким-то конкретным фактом, и это обстоятельство настораживало Адамберга. Некоторые люди скоро умрут.
Они развернулись и пошли в сторону Конторы.
— Я только хотел вам помочь. Перед этим я какое-то время наблюдал за вами.
— А тот человек? Он с вами? Он тоже наблюдал за мной?
— Какой человек?
— Вон тот, с необычными волосами, в которых оранжевые пряди. Он с вами?
Адамберг нашел взглядом Вейренка: тот стоял в двадцати метрах от них, опершись спиной о косяк двери в Контору. Он не вошел в здание, он ждал снаружи, рядом с голубем, который тоже не двинулся с места.
— Этому человеку, — сказал Адамберг, — в детстве исполосовали голову ножом. И на местах, где остались шрамы, отросли вот такие волосы, рыжие. Не советую намекать ему на это.
— Я не хотела его обидеть, просто я не очень-то умею разговаривать. В Ордебеке я почти никогда не разговариваю.
— Это не беда.
— А вот дети у меня любят поболтать.
— Понятно.
«Да что такое с этим голубем, черт возьми? — вполголоса произнес Адамберг. — Почему он не улетает?»
Женщина утомила Адамберга своей нерешительностью, он оставил ее в покое и направился к голубю, а Вейренк тяжелым шагом пошел ему навстречу. Очень хорошо, пускай он ею займется, если, конечно, дело того стоит. Он отлично справится. Круглое лицо Вейренка располагало к доверию и становилось еще обаятельнее, когда его изредка освещала улыбка, изящно приподнимавшая губу с одной стороны. Это было явное преимущество, за которое Адамберг когда-то его возненавидел[2] и которое привело их к губительному противостоянию. Сейчас оба почти вытравили из памяти остатки былой вражды. Комиссар обхватил неподвижного голубя и приподнял, а в это время Вейренк размеренно шагал к нему: сзади шла маленькая, невесомая женщина, дыхание которой немного участилось. В сущности, она так старалась не привлекать к себе внимания, что Адамберг, пожалуй, и не заметил бы ее, если бы не цветастая блузка, обрисовывавшая ее фигуру. Быть может, без блузки она становилась невидимкой.
— Какой-то сукин сын связал ему лапы, — сказал комиссар, разглядывая перепачканную птицу.
— Вы и голубями занимаетесь? — без тени иронии спросила женщина. — Я тут видела стаю голубей, от них столько грязи.
— Но это не стая, — резко сказал Адамберг, — это просто голубь, один-единственный. Не совсем то же самое.
