— За работу, ничтожный атом… — подстегивал он себя.
На некоторое время он действительно отвлекся, сконцентрировав внимание на опыте, следя за малейшими изменениями показаний приборов. Но мысли были слишком рассеянны, а движения порывисты.
— Это хуже опьянения! — вздохнул Жорж. — Однако, что с нашим явлением?.. продолжается… но может, идет на убыль? Все признаки рефракции… Сабина… Лангр… Что будет с Францией?
Головокружение становилось нестерпимым. Мейраль оставил поляризатор, на котором исследовал преломление красного луча, сделал несколько шагов к по направлению к импровизированной кафедре и повалился на пол, сраженный глубоким сном.
Проснулся он в восемь часов и сразу почувствовал, что не осталось и следа от прежнего раздражения. Только какая–то тоска, острая, ноющая, но вполне переносимая. Вчерашние потрясения странно пульсировали в его памяти. Он вызвал Сезарину. Девушка явилась пожелтевшая от усталости и с искусанными в кровь губами, напоминавшими рубленую телятину.
— Ах, сударь, сударь… — бормотала она без остановки. Казалось, она измучена и слегка не в себе, но не такая обезумевшая, как накануне.
— Известно что–нибудь про мятеж? — спросил ее Мейраль.
— Ах, сударь… убили президента! Но в квартале тихо. Подбирают трупы.
— Кто подбирает?
— Эти… из Красного креста, — выдавила она, — еще полиция и просто люди. Родственники, должно быть…
— Так что, теперь осталось только правительство?
— Не знаю, сударь. Так говорят. Больше я ничего не слышала, кажется, даже пожары прекратились.
— Принесите газеты.
— Их нет, сударь. Они сегодня не вышли.
— Дьявол! — выпалил Мейраль.
Удивления он не испытывал. Лишь смутную, тягучую тревогу, с каждым приливом заставлявшую вздрагивать сердце, как у внезапно потревоженного зверя. Он торопливо выпил положенную ему утром чашку горячего шоколада, накинул пальто и вышел на улицу. Было тепло, по небу медленно плыли тяжелые свинцовые облака. Люди передвигались как будто с трудом. Торговка всякой всячиной плаксивым голосом навязывала засахаренные бургундские вишни. У дверей кондитерской щуплый паренек с видом сомнамбулы разбирал груды ящиков с только что доставленными продуктами. Мясник в грязном фартуке методичными ударами разрубал мясо. Все казались очень утомленными. Пожилая дама напряженно втолковывала продавщице хлеба:
— Завтра республика перестанет существовать. А кресло в парламенте получит Виктор!
По мере приближения к бульвару Сен–Мишель Мейраль наблюдал следы вчерашних погромов: всюду зияли разбитые витрины, заборы, изуродованные железными прутьями, выкорчеванные фонарные столбы, сломанные ветви деревьев, в ряде домов были выбиты стекла. Все это идеально иллюстрировало человеческую ярость. Многие лавки в этот день оказались закрыты. Как и накануне вечером, столицу патрулировали усиленные наряды полиции и вооруженные до зубов кавалерийские бригады. Это печальное зрелище доводило Мейраля до обморочного состояния, возрождая в нем вчерашние ощущения бешенства и всеразрушающей злости. «Общечеловеческое смятение, болезнь разума… — размышлял он, — рассеянная во мраке веков! » Полицейские преградили ему дорогу, и он вынужден был свернуть на улицу Месье–ле–Пранс в районе Люксембургского дворца. Недалеко от улицы Ге–Люссак он с удивлением обнаружил мальчишек–газетчиков, привычно навязывающих свой товар:
