— А так можно?
— Все равно… Все равно… Ты же мне ничего не сказал…
— Недосказал. Всего лишь недосказал, — повторил Алексей. Он и в самом деле не произнес те три слова, которые, по его убеждению, должны читаться взглядом во взгляде другого. Но были еще полчаса на другой вечер, когда он эти слова все-таки произнес…
А через три дня — вокзал. Алексей стоял у вагона и ждал. Станционная округа полнилась свистками паровозов, доносившимися из котельной ударами молотов, песней радиорупора, разноязыкими голосами толпившихся на перроне людей. Часто слышалась польская речь. В эти дни отправлялась в Иран армия Андерса. К эшелону, которым уезжали выпускники, уже подцепили паровоз, когда Осташко увидел бегущую по подъездным путям Валю. Снова считанные минуты… Но он, Алексей, все же увез в собой ее прощальный поцелуй и ставший таким дорогим для него адрес: Луначарская, семь, — а ей остался от него неведомый адрес войны…
Эшелон остановился в Куйбышеве. Железнодорожный узел со всей неисчислимостью своих главных и маневровых линий на многие километры был забит воинскими поездами. Теплушки перемежались платформами, с которых ищуще и колко смотрели в небо расчехленные зенитные орудия, спаренные и счетверенные пулеметы. Подстерегающие жала зениток уставились в синеющие меж облаками просветы и с крыш многих станционных зданий. Выпускников предупредили: от эшелона не отходить. С минуты на минуту могут дать отправление. Но стояли уже второй час. Проходили к мостам через Волгу составы, на пульманах которых, словно сама спеленатая смерть, лежали авиабомбы; грузно прогибали рельсы платформы с танками; остро пахнув навозом, проехали один за другим эшелоны кавалерийской дивизии; потянулись старательно прикрытые от любопытствующего глаза брезентом силуэты каких-то загадочных махин. Плыло, нескончаемо плыло на колесах шанцевое имущество, обозное, фураж, понтоны, объемистые свежеструганные ящики с боеприпасами… Все сложное, многотрудное хозяйство войны, ее ударная взъяренная сила, тысячи и тысячи тонн стали, взрывчатки, горючего, которые должны были качнуть чаши заколебавшихся весов, спасительно потянуть вниз ту, единственно нужную, на которой была судьба народа. Вот только поспело бы все это вовремя и к месту…
Алексей с безотчетной пристальностью смотрел на сновавшего между двумя составами, от вагона к вагону, смазчика. В измаранной мазутом косоворотке старичок, прихрамывая, тащил едва ли не пудовую масленку. И этой своей обшарпанной рубахой, и ухватистыми движениями рук, и всклокоченными волосами над вспотевшим морщинистым лбом он напомнил Алексею отца, каким тот был, когда не начальствовал, а работал машинистом. А ведь и от имени этого безымянного смазчика говорил недавний суровый приказ…
