Глава 2
Великая демократическая yгроза
Рассмотрение образовательных и демографических параметров в планетарном масштабе добавляет убедительности гипотезе Фукуямы о существовании смысла истории. Всеобщая грамотность и контроль за рождаемостью предстают сегодня как явления универсально человеческие. Легко ассоциировать эти два аспекта прогресса с развитием «индивидуализма», конечным пунктом которого' может быть утверждение индивидуума в политической сфере. Одно из первых определений демократии принадлежит Аристотелю, который вполне в современном духе объединил свободу (eleutheria) с равенством (isonomia), чтобы позволить человеку «вести свою жизнь как ему хочется».
Умение читать и писать действительно позволяет каждому достичь более высокого уровня сознания. Снижение индексов фертильности выявляет всю глубину этой психологической мутации, которая касается и сферы сексуальности. И не представляется алогичным, что в этом мире, объединяемым всеобщей грамотностью и демографическим равновесием, появляется множество политических режимов, стремящихся к либеральной демократии. Можно высказать гипотезу, что личности, ставшие сознательными и равными в результате всеобщей грамотности, не могут бесконечно находиться под авторитарным режимом. Практическая цена авторитаризма в условиях, когда люди пробудились к определенному типу сознания, делает экономически неконкурентоспособным общество с авторитарным режимом. В сущности, можно до бесконечности рассуждать о взаимосвязях между образованием и демократией. Общность этих двух процессов и была совершенно понятна таким людям, как Кондорсе, который развитие образования поставил в центр своей работы «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (1773 г.) [Condorcet M. — J. Esquisse d'un tableau historique des progres de l'esprit humain. — P.: Vrin, 1970]. Не столь уж и трудно объяснить, опираясь на этот важнейший фактор, представления Токвиля о «провиденциальном» шествии демократии.
Его анализ представляется мне значительно более подлинно «гегельянским», чем анализ Фукуямы, которого сбивают с толку экономизм и одержимость материальным прогрессом. Идеи Токвиля кажутся мне также более реалистичными, более правдоподобными, когда речь заходит об объяснении множественности демократий: в бывшей советской сфере в Восточной Европе, в Латинской Америке, в Турции, Иране, Индонезии, на Тайване, в Корее. Едва ли возможно объяснить обилие плюралистических избирательных систем только растущим процветанием мира. Эра глобализации в экономической сфере совпадает со снижением темпов роста, замедлением повышения уровня жизни масс, а в некоторых случаях и с его падением, с усугублением неравенства. Трудно поверить в убедительность объяснений на основе «экономизма»: как растущая материальная неуверенность может объяснить крушение диктаторских режимов и стабилизацию избирательных процедур? Напротив, образовательная гипотеза позволяет понять, почему происходит движение к равенству под покровом экономического неравенства.
