Пример становления Австрии как национального государства после 1945 года позволяет в концентрированном виде представить неразрешимые австрийские противоречия, иначе говоря, увидеть то, как именно отказ от разрешения противоречий, метания от одного противоречия к другому и попытки избежать всякой однозначной позиции явили собой оригинальное и очень «австрийское» решение.
Как известно, существовало, да и сейчас существует два «классических» определения нации: одно сформулировано в рамках немецкой романтической традиции, понимающей под нацией главным образом языковую и культурную общность, другое — в духе французской революционной традиции, в соответствии с которой нация есть не что иное, как государство, образованное на основе коллективного стремления обеспечить каждому отдельному члену общества гражданские права и свободы.
Разумеется, немецкое понятие нации само по себе было неприемлемо. Поэтому ставка была полностью сделана на французскую идею нации: пропагандировалась идея австрийской нации, образованной в основном коллективной волей населения, стремящегося к свободе и независимости. Вместе с тем, принимая во внимание необходимость в пропагандистских целях еще явственней отмежеваться от Федеративной Республики Германии, вновь обратились и к немецкой идее нации, правда, лишь для того, чтобы обратить ее против немецкого влияния: в ход пошли утверждения о культурных особенностях Австрии в противовес Германии — аргумент, который на внутриполитическом уровне был сформулирован как «различие менталитетов» и подкреплен распространившимся в Австрии после 1945 года неприязненным отношением к «пифке».[9]
Политики использовали подобное антигерманское настроение, пропагандируя идею австрийской нации, культурное своеобразие которой, по их мнению, исторически сложилось на основе слияния многообразных культурных импульсов, исходящих от бывших стран австрийской короны, одновременно игнорируя проживающие в Австрии национальные меньшинства и выбирая в качестве основы национального своеобразия немецкую языковую общность. Языку и истории отводилась ведущая роль в определении национального самосознания, при этом предпринимались неустанные попытки очистить это вымученное национальное самоощущение от опасных языковых и исторических коннотаций: пропаганда «австрийской нации» по возможности избегала прилагательного «национальный», чтобы ненароком не оказаться в сомнительной близости к пропаганде идеи великой Германии (в высшей степени поучительно было бы проследить за связанными с этой темой языковыми уловками и ужимками в правительственной газете того времени «Нойес Эстеррайх»), а апелляция к великой австрийской истории последовательно исключала любой критический анализ всего, что было сохранено современной австрийской действительностью и отдельными австрийцами из нацистского прошлого.
