В погожий день рейнского лета Бонн кажется каменным островком среди моря зелени. И хотя город постепенно менялся, хотя ировелн новые улицы, выстроили обширный и превосходный концертный зал, открыли магазины, где процветает роскошь на пользу зажиточным слоям населения, — Бопп сохранил свое древнее спокойствие, тишину садов, весь свой чарующий колорит. Почти нет домов выше трех этажей. Во дворце курфюрстов разместился университет, средоточие всей здешней жизни; он наводнил улицы толпами студентов, горделиво расхаживающих в своих головных уборах крикливых цветов в форме изогнутого цилиндра. Во второй половине XIX века сюда приехал учиться сын саксонского пастора; постигая образы эллинизма, он проникает в «далекий лазурный мир», населенный божествами ослепительной красоты. Фридрих Ницше бродил по этим паркам, упиваясь Дионисом и Аполлоном.
Но другое — печальное воспоминание омрачает нас. Бонн хранит могилу Роберта Шумана. Он умер в Энденихе, неподалеку отсюда, в лечебном заведении доктора Рихартца, после нескольких лет тяжких страданий; это произошло в конце июля 1856 года.
Прогуливаясь вдоль Рейна, чувствуешь себя словпо в затишье на берегу моря. Несколько старинных гостиниц, например «Gasthof zum alten Keller»[9] с характерным обликом XVI века, напоминают о моряках давно ушедших времен. Центр старой части города — Рыночная площадь: ее лавки, ее высокие дома подверглись воздействию так называемого прогресса. Но сохранились и ее неправильные очертания, и пирамида, воздвигнутая в честь Максимилиана-Фридриха, «отца отечества», а в глубине рядом с гостиницей «zur Blomen»[10] конца XVII века (множество пунцовой герани оправдывает это название) — ратуша, выстроенная во французском вкусе, с приятными контурами, с крыльцом и окнами изящного рисунка; несколько золоченых деталей придают особую прелесть этой красивой странице из истории архитектуры. На окраинах города — парки и фруктовые сады; деревья склоняются над старыми стенами; тишина, прохлада.
Город диких каштанов, розового боярышника, ирисов. Плодородная боннская земля гостеприимна. Как приятно посетить небольшой сад в Поппельсдорфе, у подножия Венусберга; сад этот, конечно, много богаче и наряднее, чем во времена Максимилиана-Фридриха, его создателя. Мечтательные студенты гуляют под сводами из вьющихся растений и в декоративных рощицах, густо заросших калиной. На старательно разбитых клумбах в дружеском сообществе цветут фиолетовые анемоны — эмблема печали, их называют также ветреницей, потому что они раскрываются при малейшем дуновении; ярко-красный меландриум с цветочной чашечкой, лишенной венчика, олимпийский газон с его розоватыми верхушками. В изобилии представлены садовые колокольчики, задерживающие дождевые капли в рожке своих лепестков; вот и радужный спектр ирисов и, в особенности, немецких ирисов с их одуряющим ароматом и синим пламенем лепестков. Биньонии роняют на дорожки белоснежные цветы, испещренные пурпурными крапинками. Посетителя преследует сладкий запах сирени, тот самый, что нарушал покой нашей юности. Весной сад этот — настоящая белая симфония, подцвеченная желтыми кистями акаций. Но отечественная флора преобладает, связывая маленький поппельсдорфский эдем с окружающим пейзажем. Заросли боярышника, пристанище соловья, нежно-розовыми цветами оживляют все окрестные парки. Повыше растут дуб, каштан и липа, с ее листьями в форме сердца, — липа, излюбленное дерево музыкальных мастеров.
