Ему виделось что-то невыразимо прекрасное — сады, солнце и журчащие ручьи. Невдалеке слышался звонкий детский смех. Сверху падало много света, очень много света. Было тепло и сухо. Только журчание становилось все сильнее. Откуда-то влага капала ему на лицо — или это текли чьи-то слезы…
Вдруг резкая боль ударила в бедро. Он закричал и открыл глаза. Рядом стоял грузный человек с закатанными по локоть рукавами окровавленной рубашки и в таком же кровавом кожаном фартуке.
— Сэр! — услышал он. — У нас полно своих раненых, а я с французишком копаюсь! Он все равно умрет, с того света вытаскивать людей еще не научились!
Де Грасси с трудом повернул голову, которую, казалось, наполнили кипящим свинцом, и увидел человека лет пятидесяти пяти в богато расшитом серебром и золотом камзоле, заложившего руки за спину.
— Наш пленник очнулся, — выдал тот неприятный смешок. — По крайней мере успеет причаститься, как велит церковь, у священника, а не как мы, мокрой землей, идя в сражение!
— Кто вы? — просипел Филипп. — Зачем вы не дали мне умереть на поле боя?
— Сэр Томас Эрпингем, к вашим услугам!
— Сэр Томас Эрпингем? Командир английских лучников?
— Он самый. Думаете, кого-нибудь еще йомен, решивший отомстить за убитых товарищей, послушался бы? Вряд ли, разве что самого короля. А умереть не дал, восхитившись вашим благородством. Это же надо — отправить с поля боя оруженосца, прикрывая его отход своим телом! Ну и, вы же видели, как я не пощадил вашего рыцаря, а между тем предложили мне сдаться. Очень благородно! К тому же юноша назвал вас бароном — получается, что я пленил барона. Вполне хорошо. Не Бог весть как почетно, но… хорошо.
— А почему вы не пощадили рыцаря?
Сэр Томас побагровел.
— Вас, французов, оказалось слишком много, чтобы следовать кодексу рыцарской чести. Мы отпустили ваших пленных, мы обещали выплатить выкуп, если пропустите нас до Кале, и только ваша гордыня привела к тому, что вы умираете здесь, истекая кровью!
— Я не служу французскому королю, я бургундец.
— Тем хуже. Бургундцы — предатели! Столько времени мы с вами заигрывали! А вы нас оставили — и в самую трудную минуту. И, как бы то ни было, Жан Бесстрашный — все равно вассал французского короля. Пусть и формально.
— Он решил, — еле шепча, ответил Филипп, — что новый друг опаснее старого врага…
— Отличные слова! — захохотал сэр Эрпингем. — Кто это сказал?
— Так… Один египтянин…
— Египтянин? — врач рассмеялся и вытер руки и лоб окровавленным платком. — Сэр, он бредит! Можно я вызову священника, он его причастит — да и дело с концом?
